| ||||||||||||||||||||
|
|
|
Имплементация составов преступлений по международному праву в уголовном законодательстве Республики Узбекистан
В уголовное законодательство Республики Узбекистан включен ряд составов преступлений по международному праву. Таким образом, в Узбекистане уже была проведена определенная работа по имплементации Особенной части международного уголовного права (МУП). В настоящей статье соответствующие статьи Особенной части Уголовного кодекса Республики Узбекистан анализируются в свете соответствующих договорных и обычных норм международного права и содержатся рекомендации, которые могут быть учтены в работе по дальнейшему совершенствованию законодательства.
1. Концепция преступлений по международному праву
Концепция преступления по международному праву является ключевой в МУП. Она формулирует сущность деяний, криминализируемых непосредственно по международному праву, и классифицирует их по признаку охраняемых интересов и ценностей. В советской и постсоветской доктринах международного уголовного права на протяжении десятков лет продолжалась дискуссия о том, какие термины наиболее точно отражают сущность деяний, запрещенных МУП. Наиболее употребительными терминами были «международные преступления» и «преступления международного характера». Однако с публикацией на русском языке учебника профессора Берлинского университета им. Гумбольдта Герхарда Верле «Принципы международного уголовного права»[i] в постсоветской доктрине стал утверждаться термин «преступления по международному праву». Хотя учебник Г. Верле представляет не постсоветскую доктрину МУП, а является переводом учебника германского профессора, именно этот учебник на данный момент является наиболее подробным систематическим изложением МУП, изданным в СНГ, - поэтому изложенные в нем концептуальные воззрения заслуживают внимания. По мнению профессора Г. Верле, деяние является преступлением по международному праву, если оно отвечает трем условиям: (1) такое деяние влечет индивидуальную уголовную ответственность и является наказуемым; (2) норма, устанавливающая уголовную ответственность, входит в систему международного права; (3) деяние является наказуемым независимо от того, является ли оно преступлением по национальному праву.[ii] Речь идет о деяниях, причиняющих наиболее серьезный ущерб международному праву и правопорядку, миру и безопасности, жизни и здоровью людей, их личной безопасности и идентичности. Из третьего абзаца преамбулы Римского статута Международного уголовного суда следует, что ценностями, охраняемыми международным уголовным правом, являются «мир, безопасность и благополучие». Мир и безопасность - фундаментальные концепции международного права, отраженные в Уставе Организации Объединенных Наций (ООН).[iii] Поддержание международного мира и безопасности является одной из Целей ООН: Устав Организации упоминает «мир» в качестве состояния международных отношений, к которому Члены ООН должны стремиться, и ценности, охраняемой международным правом, по меньшей мере, тридцать пять раз,[iv] и соответствущие однокоренные концепции (например, «мирный», «миролюбивый») упоминаются еще в девяти статьях Устава.[v] В свою очередь, «благополучие» следует трактовать в широком смысле с учетом международного права прав человека (МППЧ) - в особенности, его норм, отступление от которых не допускается ни при каких обстоятельствах[vi] - как совокупность социальных обстоятельств, в которых соблюдаются основополагающие гражданские и политические права человека. Так называемыми «ключевыми» преступлениями по международному праву являются преступление геноцида, преступления против человечности, военные преступления и преступление агрессии. Все эти преступления объединяет так называемый «контекстный элемент» обстановки организованного насилия,[vii] который может принимать объективное либо субъективное измерение. В рамках составов преступлений против человечности,[viii] военных преступлений и преступления агрессии[ix] «контекстный элемент» является объективным, поскольку данные преступления по определению совершаются в экстремальных обстоятельствах - в первую очередь, международных или немеждународных вооруженных конфликтов или иных ситуаций насилия, - и их совершение невозможно в обычной, повседневной обстановке. В свою очередь, в составе преступления геноцида «контекстный элемент» является субъективным и заключается в намерении лица уничтожить полностью или частично расовую, национальную, этническую или религиозную группу как таковую.[x] Далее составы «ключевых» преступлений по международному праву будут рассмотрены более подробно.
2. Преступление геноцида
Хотя массовое истребление представителей одних человеческих групп другими происходили на протяжении истории человечества, термин «геноцид» появился только в XX веке. Он был предложен американским юристом-международником польского происхождения Рафаэлем Лемкиным (1900 - 1959).[xi] Р. Лемкин посчитал необходимым внедрить новый термин и предложил разработать Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, поскольку предметная юрисдикция Нюрнбергского трибунала в отношении преступлений против человечности не была самостоятельной, но была ограничена деяниями, совершенными в связи с другими преступлениями, подлежащими юрисдикции Трибунала, - и, следовательно, Трибунал не обладал юрисдикцией в отношении дискриминационных проявлений Холокоста, происшедших до 1 сентября 1939 года. Термин «геноцид» был составлен из корней греческого слова γένος («народ») и латинского слова «caedare» («убивать») и впервые был использован в книге Р. Лемкина, опубликованной в 1944 году.[xii] С тех пор концепция преступления геноцида утвердилась в МУП и была имплементирована в национальных уголовных законах многих государств, включая Республику Узбекистан.[xiii] В соответствии со статьей II Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, под геноцидом понимаются следующие действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую: а) убийство членов такой группы; b) причинение серьезных телесных повреждений или умственного расстройства членам такой группы; с) предумышленное создание для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение ее; d) меры, рассчитанные на предотвращение деторождения в среде такой группы; e) насильственная передача детей из одной человеческой группы в другую. Определение преступления геноцида, предложенное Р. Лемкиным, считается «классическим» и было дословно инкорпорировано в Уставы Международых уголовных трибуналов по бывшей Югославии (статья 4) и Руанде (статья 2), а также в статью 6 Римского статута Международного уголовного суда. В нем сформулированы три дефиниционных признака состава преступления геноцида, которые для квалификации преступления должны быть в наличии одновременно. Во-первых, под охраной Конвенции находятся только расовые, национальные, этнические и религиозные человеческие группы. Иными словами, Конвенция не предоставляет защиту другим идентифицируемым человеческим группам, кроме указанных четырех, - например, политическим партиям и движениям, - и использование термина «геноцид» для обозначения преследований политических, профессиональных, гендерных или иных социальных групп - некорректно.[xiv] Во-вторых, преступление геноцида может быть совершено любым из способов, перечисленных в статье II Конвенции, или несколькими из них, и, в соответствии со статьей III, наказуемыми являются: а) геноцид; b) заговор с целью совершения геноцида; с) прямое и публичное подстрекательство к совершению геноцида; d) покушение на совершение геноцида; е) соучастие в геноциде. В-третьих, определяющим элементом состава преступления геноцида, отграничивающим его от смежных составов, является субъективная сторона («контекстный элемент» состава преступления геноцида). Для квалификации преступления необходимо доказать, что оно было совершено со специальным умыслом, направленным на полное или частичное уничтожение соответствующей расовой, национальной, этнической или религиозной группы как таковой. С одной стороны, в отсутствие такого умысла деяние, даже повлекшее многочисленные жертвы, технически не может являться геноцидом (см. ниже параграф о преступлениях против человечности). С другой стороны, совершение любого из деяний, указанных в статье II Конвенции, в отношении хотя бы одного человека с умыслом, направленным на полное или частичное уничтожение соответствующей охраняемой группы, к которой принадлежит этот человек, необходимо квалифицировать именно в качестве преступления геноцида.[xv]
3. Преступления против человечности
Считается, что термин «преступления против человечности» ведет отсчет своей истории с 1915 года, когда Великобритания, Франция и Россия издали совместную декларацию в ответ на массовое истребление армян в Османской Турции, впоследствии признанное многими государствами геноцидом.[xvi] Жестокое преследование армян младотурками было названо в декларации 1915 года «преступлением против законов человечности», и впоследствии, при формулировании положений Уставов Нюрнбергского[xvii] и Токийского[xviii] Международных военных трибуналов, посвященных криминализации массовых преступлений против гражданского населения, совершенных в Европе и на Дальнем Востоке, эта формулировка была преобразована в словосочетание «преступления против человечности».[xix] Концепция преступлений против человечности также была включена в Проект Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества 1954 года и в последующие документы Комиссии международного права, посвященные кодификации МУП.[xx] В свою очередь, в Уставах Международного уголовного трибунала по бывшей Югославии (МУТЮ) и Международного уголовного трибунала по Руанде (МУТР) составы преступлений против человечности были сформулированы с учетом соответствующих реалий: в статье 5 Устава МУТЮ подчеркивалась связь преступлений против человечности с международными и немеждународными вооруженными конфликтами,[xxi] а в статье 3 Устава МУТР указывалось, что преступления против человечности должны быть совершены «по национальным, политическим, этническим, расовым или религиозным мотивам».[xxii] Таким образом ограничивалась предметная юрисдикция обоих Трибуналов. В свою очередь, в статье 7(1) Римского статута МУС указание на связь преступлений против человечности с вооруженными конфликтами уже отсутствует, и в качестве характерного для преступлений против человечности «контекстного элемента» подчеркиваются обстоятельства сознательного и широкомасштабного или систематического нападения на любых гражданских лиц.[xxiii] Прежде всего важно рассмотреть вопрос о значении элемента «человечности» в категории «преступлений против человечности». Традиционно семантическое и юридическое значение этого элемента было достаточно спорным: с английского и французского языков (соответственно, «humanity» или «humanité») его официально переводили то как «человечество», то как «человечность»; изначальная юридическая формулировка касалась «законов человечности», но впоследствии первый элемент словосочетания «выпал», и в международно-правовом обиходе осталась только категория «человечности». Так что же представляет из себя «человечность» для целей МУП? Какова юридическая ценность этой категории? Является ли она сама по себе объектом преступных посягательств - подобно тому, например, как объектом преступления агрессии является международный мир и безопасность, а объектом военных преступлений является должное применение права международных и немеждународных вооруженных конфликтов? Однако, категория международного мира и безопасности является намного более объективной и «поддающейся измерению», нежели категория человечности - абстрактная и философская, - равно как и право вооруженных конфликтов представляет собой систему объективных принципов и норм международного права, серьезные нарушения которых могут быть объективно констатированы и документированы. Международный мир и безопасность нарушаются, например, когда одно государство применяет военную силу против другого государства в нарушение международного права, а серьезное нарушение права вооруженных конфликтов имеет место, например, когда комбатант одной стороны в международном вооруженном конфликте применяет запрещенное международным правом оружие против комбатанта другой стороны, либо когда совершается умышленное нападение на гражданское лицо, не принимающее непосредственного участия в военных действиях. И в том, и в другом случае преступные посягательства направлены против объективных явлений и поддаются объективной констатации. В случае с преступлениями против человечности механизм преступного посягательства сложнее. Как следует из содержания статьи 7(1) Римского статута, непосредственными объектами отдельных преступлений против человечности являются жизнь, здоровье, достоинство, личная свобода и неприкосновенность, половая свобода, свобода передвижения, групповая идентичность и другие личные права и свободы гражданских лиц.[xxiv] Почему не назвать эту категорию преступлений по международному праву, казалось бы, проще и точнее - преступления против гражданских лиц (или гражданского населения)? Зачем «усложнять» теорию МУП - сугубо прикладной отрасли международного права, требующей точности и недвусмысленности и исключающей неоднозначные толкования, - философией? Представляется, что разумная интерпретация категории «человечность» в данном контексте должна подчеркивать человеческую сущность лиц, против которых направлены указанные преступления. Эта сущность, общая для всего человечества, несмотря на все объективные - расовые, религиозные, культурные и иные различия между отдельными людьми и их группами, - заключается в равном достоинстве и прирожденной свободе всех людей,[xxv] объективные, констатируемые и измеримые, проявления которых - недискриминация, отсутствие угроз для жизни, психического и физического здоровья, личной безопасности, свободы передвижения, выбора места жительства и рода занятий. Естественно, конкретная реализация этих прав и свобод обусловлена культурными особенностями соответствующего общества, и в различных обществах реализация одних и тех же прав может варьироваться. Однако никакие культурные особенности не могут оправдать (или даже разумно объяснить) массового - широкомасштабного или систематического - лишения людей этих основополагающих прав, - а преступления против человечности представляют собой именно такие деяния. В известном смысле, цель преступлений против человечности - лишить людей их человеческой сущности, превратить их из субъектов, обладающих сознанием, волей и свободой выбора, в объекты, находящиеся вне защиты закона,[xxvi] продемонстрировать «недочеловечность» определенных человеческих групп. В этом смысле «внедрение» абстрактной философской категории «человечность» в юридическую формулировку является относительно оправданным - хотя и не совсем безупречным с сугубо правовой точки зрения - решением. Возможно, формулировка «преступления против гражданского населения» и была бы более точной с точки зрения юридической техники, - но она точно уступала бы формулировке «преступления против человечности» и в эмоциональной силе (а преступления против человечности заведомо трудно анализировать бесстрастно), и в нравственной нагрузке. В любом случае, на сегодняшний день термин «преступления против человечности» уже является признанным и устоявшимся, и вопрос заключается не в том, чтобы заменить его новым термином, а в том, чтобы адекватно интерпретировать абстрактную концепцию «человечность» для специальных целей международного и национального уголовного права. Технически преступления против человечности заключаются в широкомасштабном или систематическом совершении любого из деяний, перечисленных в подпунктах a) - k) статьи 7(1) Римского статута МУС. При этом не имеет значения, совершаются ли преступления против человечности в обстоятельствах международного либо немеждународного вооруженного конфликта либо вне таких обстоятельств.[xxvii] Представляется, что в отсутствие вооруженного конфликта широкомасштабное либо систематическое нападение на гражданских лиц как таковое может быть квалифицировано как «ситуация насилия» по смыслу применимого международного права.[xxviii] Критерии широкомасштабности или систематичности требуют особого объяснения. Прежде всего, следует обратить внимание, что в статье 7(1) Римского статута эти критерии упомянуты в качестве альтернатив: нападение на гражданских лиц должно быть или широкомасштабным, то есть - затрагивающим значительное число жертв в рамках однократного массового преступления, или систематическим - то есть, повторяющимся с определенной периодичностью. При этом МУП не отвечает на вопрос о минимальном числе жертв, необходимом для квалификации преступных деяний в качестве преступлений против человечности - данная квалификация зависит от совокупности фактических и юридических обстоятельств, отраженных в статье 7(1), наличие и характер которых подлежат установлению правоохранительными органами и судом. В уголовном законодательстве Республики Узбекистан концепция преступлений против человечности отсутствует. Предположительно, отчасти это объясняется тем, что Уголовный кодекс Республики Узбекистан был принят и введен в действие задолго до принятия Римского статута МУС и вступления его в силу - то есть, до того, как актуальность этой концепции была подтверждена в современном международном праве, в том числе - международном обычном праве. Кроме того, Республика Узбекистан не ратифицировала Римский статут МУС, и положения Статута не являются обязательными для Узбекистана как нормы международного договорного права. Однако, Узбекистан подписал Статут 29 декабря 2000 года,[xxix] и поскольку подпись не была отозвана, в соответствии с Венской конвенцией о праве международных договоров на Узбекистан возложено обязательство уважать объект и цель Статута.[xxx] Поскольку, как было упомянуто выше, криминализация преступлений против человечности - уже свершившийся факт в международном обычном праве (а Римский статут кодифицирует обычные нормы материального МУП), в будущем Узбекистан, возможно, вернется к вопросу формальной криминализации преступлений против человечности в рамках развития собственной уголовной политики. На первый взгляд, может показаться, что Уголовный кодекс Республики Узбекистан уже содержит составы большинства преступлений,[xxxi] перечисленных в статье 7(1) Римского статута МУС - и таким образом устанавливает уголовную ответственность за их совершение с учетом норм Общей части кодекса, посвященных множественности преступлений.[xxxii] Отчасти это верно - в уголовном законодательстве Узбекистана, действительно, отражены эквиваленты большинства преступлений против человечности по смыслу статьи 7(1) Римского статута. Однако, по смыслу уголовного законодательства Узбекистана эти преступления не отнесены к преступлениям против мира и безопасности человечества (каковыми по сути являются преступления против человечности), и, следовательно, на них не распространяются нормы международного[xxxiii] и национального уголовного права[xxxiv] о неприменимости сроков давности. Составы общеуголовных преступлений также изъяты из сферы действия норм международного уголовного права об универсальной юрисдикции в отношении преступлений по международному праву.[xxxv] Возможно, если в будущем концепция преступлений против человечности будет интегрирована в уголовное законодательство Узбекистана, указанные аспекты Общей части международного уголовного права также будут учтены.
4. Военные преступления
Криминализация военных преступлений имеет прочное и безусловное основание в современном международном праве. Она ведет отсчет, как минимум, от Первой Гаагской конференции мира 1899 года. Четвертая Гаагская конвенция, принятая Конференцией, установила ответственность государств за поведение их вооруженных сил - то есть, по сути обязала государства соответствующим образом инструктировать их вооруженные силы в целях должного исполнения законов и обычаев войны, - и Нюрнбергский Международный военный трибунал признал Положение о законах сухопутной войны, приложенное к Конвенции, международным обычным правом - то есть, нормами международного права, возлагающими на государства обязательства по международному праву независимо от формального участия соответствующих государств в Конвенции. Впоследствии, в 1949 году, были приняты четыре Женевских конвенции о защите жертв войны, каждая из которых содержала список так называемых «серьезных нарушений» - преступных деяний, направленных против основополагающих прав лиц, относящихся к соответствующим категориям покровительствуемых лиц (раненые, больные, медицинский и духовный персонал, лица, потерпевшие кораблекрушение, военнопленные, гражданские лица),[xxxvi] - и устанавливала режим процессуального взаимодействия между государствами, направленного на привлечение к уголовной ответственности лиц, виновных в совершении «серьезных нарушений».[xxxvii] В 1977 году были приняты два Дополнительных протокола к Женевским конвенциям, первый из которых расширил список «серьезных нарушений», подлежащих криминализации в международных вооруженных конфликтах.[xxxviii] Второй Дополнительный протокол не содержал аналогичных положений - но не в силу того, что военные преступления в немеждународных вооруженных конфликтах были признаны менее общественно опасными, чем военные преступления в международных вооруженных конфликтах, а в силу того, что государства не были готовы распространить на немеждународные вооруженные конфликты режим процессуального сотрудничества, который применяется в отношении уголовного преследования лиц, совершающих военные преступления в международных вооруженных конфликтах. Поскольку немеждународные вооруженные конфликты являются процессами, по существу входящими во внутреннюю компетенцию государств, государства не были готовы распространить международный юрисдикционный режим на такие вооруженные конфликты. С учреждением Международных уголовных трибуналов по бывшей Югославии[xxxix] и Руанде[xl] актуальность концепции военных преступлений была подтверждена на современном этапе, а с принятием Римского статута МУС составы военных преступлений, признанных в соответствии с международным обычным правом, были систематизированы для целей международных и немеждународных вооруженных конфликтов. Из статьи 8 Статута следует, что составов военных преступлений, сформулированных для целей международных вооруженных конфликтов, гораздо больше. Это связано с тем, что в немеждународных вооруженных конфликтах применяется гораздо меньше договорных норм международного (гуманитарного) права, чем в международных вооруженных конфликтах, - и, следовательно, физические лица, участвующие в немеждународных вооруженных конфликтов могут формально нарушить существенно меньше первичных норм международного договорного права. Независимо от того, совершается ли военное преступление в международном или немеждународном вооруженном конфликте, оно отвечает следующим признакам: (1) деяние направлено против лица или объекта, относящегося к одной из сторон в вооруженном конфликте; (2) деяние совершается военным или гражданским лицом, относящимся к другой стороне в вооруженном конфликте; (3) деяние нарушает договорную или обычную норму права вооруженных конфликтов; (4) за совершение этого деяния международным и / или национальным правом установлена уголовная ответственность.[xli] При этом в соответствующих источниках национального уголовного права различие между международными и немеждународными вооруженными конфликтами проводится не всегда - то есть, законодатель по своему усмотрению может установить, что перечисленные в уголовном законе составы военных преступлений должны распространяться на вооруженные конфликты обоих типов. В частности, в статье 152 («Нарушение законов и обычаев войны») Уголовного кодекса Республики Узбекистан формально применен именно такой подход. Нарушение законов и обычаев войны, выражающееся в истязаниях, физическом истреблении гражданского населения или военнопленных, угоне гражданского населения для принудительных работ или других целей, применении средств ведения войны, запрещенных международным правом, бессмысленном разрушении городов и населенных пунктов, расхищении собственности, а равно отдача приказа о совершении таких действий — наказывается лишением свободы от десяти до двадцати лет. Однако, внимательное прочтение статьи 152 приводит к выводу, что, как минимум, некоторые альтернативные диспозиции этой статьи относятся только к международным вооруженным конфликтам. Так, статья 152 криминализирует «истязания[... или] физическо[е] истреблени[е...] военнопленных». Упоминание конкретной категории жертв военного преступления (военнопленных) не оставляет сомнений в том, что данный состав относится только к международным вооруженным конфликтам, потому что в немеждународных вооруженных конфликтах институт военного плена отсутствует. Аналогичный вывод можно сделать и относительно уголовно-правового запрета «применения средств ведения войны, запрещенных международным правом». Во-первых, термин «война» технически может означать только официально объявленные международные вооруженные конфликты; во-вторых, договорные нормы права вооруженных конфликтов лишь косвенно и в очень незначительной степени регулируют средства ведения военных действий в немеждународных вооруженных конфликтах - они имеют, в первую очередь, гуманитарную природу и направлены на защиту определенных категорий лиц и объектов. Остальные альтернативные диспозиции могут относиться как к международным, так и к немеждународным вооруженным конфликтам. В то же время, следует обратить внимание на содержательную неполноту статьи 152. В силу принципа законности (nullum crimen sine lege) нормы Особенной части Уголовного кодекса не подлежат расширительному толкованию и не могут применяться по аналогии - следовательно, уголовная ответственность не может наступать за иные серьезные нарушения права вооруженных конфликтов, формально не указанные в статье 152 Уголовного кодекса. Примерами таких пробелов являются, например, следующие: - статья 152 не криминализирует умышленные убийства гражданских лиц, членов медицинского и духовного персонала, военнопленных; - также не криминализируются преступления сексуального характера; - категории жертв преступлений (гражданское население, военнопленные) упоминаются во множественном числе, что наводит на мысль о том, что совершение единичного военного преступления в отношении отдельного гражданского лица или военнопленного не криминализируется; - криминализируется применение средств, но не методов ведения войны, запрещенных международным правом; - криминализируется расхищение, но не умышленное повреждение или уничтожение собственности. Также неясно, имеется ли в виду публичная или частная собственность; - не криминализируются умышленные нападения на лиц или объекты, обозначенные отличительными знаками или эмблемами, установленными правом вооруженных конфликтов. Указанные пробелы могут быть восполнены в целях дальнейшего совершенствования уголовного законодательства. В заключение следует отметить, что если военное преступление совершается в совокупности с другими преступлениями по международному праву, каждое из этих преступлений подлежит отдельной квалификации.
5. Преступление агрессии
В отличие от военных преступлений и преступлений против человечности, по поводу составов которых у авторов Устава Нюрнбергского трибунала существенных разногласий не возникало, преступления против мира были новеллой в международном праве - причем, новеллой далеко не бесспорной. Может создаться впечатление, что и в ходе самого Нюрнбергского процесса преступления против мира были «вторичными» по отношению к другим преступлениям, в отношении которых Трибунал обладал юрисдикцией, - преступлениям против мира посвящена всего 21 страница приговора Трибунала. Напротив, Токийский трибунал посвятил преступлениям против мира 1079 страниц своего приговора - что, на наш взгляд, свидетельствует об изменении «статуса» этих преступлений в международном праве. Представляется, что большинство судей Токийского трибунала пришли к выводу о том, что без преступлений против мира невозможным оказалось бы и совершение военных преступлений и преступлений против человечности, и именно поэтому Токийский трибунал уделил преступлениям против мира такое большое внимание. Лица привлекались к уголовной ответственности за преступления против мира и в ходе так называемых «последующих Нюрнбергских процессов», но в этих процессах суды вынесли и немало оправдательных приговоров - в первую очередь, по причине того, что подсудимые не входили в высшие эшелоны политической либо военной власти нацистской Германии и, соответственно, не могли знать детали агрессивного умысла Гитлера и других высокопоставленных руководителей Третьего рейха, осужденных за преступления против мира Международным военным трибуналом в Нюрнберге. В условиях «холодной войны» процесс международно-правовой криминализации агрессии зашел в тупик. Комиссия международного права ООН включила этот вопрос в свою повестку дня, но решить его в позитивном международном праве по линии Комиссии не удалось.[xlii] С учетом судебной практики Нюрнбергского и Токийского трибуналов и послевоенной криминализации агрессии на национальном уровне, - которая, однако, не отличалась ни универсальностью, ни единообразием, - преступление агрессии было упомянуто в статье 5 Римского статута МУС - при условии, что юрисдикция в отношении преступления агрессии будет осуществляться Судом, как только будет принято в соответствии со статьями 121 и 123 положение, содержащее определение этого преступления и излагающее условия, при которых Суд будет осуществлять юрисдикцию в отношении преступления. На согласование позиций государств-участников Статута по этому вопросу ушло еще двенадцать лет - и даже в ходе Кампальской конференции вплоть до решающего момента не было уверенности в том, что статьи 8 bis, 15 bis и 15 ter будут приняты.[xliii] В ближайшие годы качество международно-правовой криминализации агрессии будет определяться двумя наиболее существенными факторами: (1) темпами вступления в силу статей 8 bis и 15 bis Римского статута (разумеется, с учетом географического охвата и военно-политического влияния государств-участников Статута, которые ратифицируют эти статьи); (2) дальнейшей криминализацией агрессии на национальном уровне, т.е. формированием соответствующего международно-правового обычая. Существует четыре основных модели криминализации агрессии на национальном уровне.[xliv] Далее мы напомним основные параметры этих моделей.
5.1. «Нюрнбергская и токийская модель»
Исторической и международно-правовой основой первой модели криминализации агрессии на национальном уровне являются статья 6(a) Устава Нюрнбергского Международного военного трибунала[xlv] и статья 5(a) Устава Международного военного трибунала для Дальнего Востока.[xlvi] Несмотря на существенные недостатки - такие, как ограничение пределов криминализации исключительно масштабными агрессивными войнами, отсутствие недвусмысленного определения «агрессивной войны» в соответствующих источниках международного права и недостаточно ясное различие между «агрессивными войнами» и «войнами в нарушение международных договоров, соглашений или заверений» - Нюрнбергская и Токийская модель определения преступления агрессии оказала существенное воздействие на многие национальные акты уголовного законодательства. Как минимум, 15 государств, включая Республику Узбекистан, реализовали эту законодательную модель,[xlvii] и, таким образом, она воплощает один из наиболее широко распространенных подходов к криминализации агрессии на национальном уровне.
5.2. «Модель территориальной неприкосновенности или политической независимости»
Нормативным источником данного подхода к криминализации агрессии является статья 2(4) Устава ООН.[xlviii] Статья 2(4) прямо упоминает в числе охраняемых ею интересов «территориальную неприкосновенность или политическую независимость любого государства» и дополнительно ссылается на «Цели Объединенных Наций», из которых могут проистекать другие соответствующие охраняемые интересы. Данная законодательная модель не менее авторитетна, чем «Нюрнбергская и Токийская модель», поскольку в ее основе лежит императивная норма общего международного права.[xlix] В то время как «Нюрнбергская и Токийская модель» основана на международном праве, действовавшем до вступления в силу Устава ООН, «модель территориальной неприкосновенности или политической независимости» основана на одном из принципов Устава. В нормах национальных уголовных законов, относящихся к этой модели,[l] термин «агрессия», как правило, не упоминается. Здесь ключевой категорией является обеспечение «независимости» и «неприкосновенности» соответствующего государства в контексте таких угроз, как «подчинение», «война», «зависимое положение», «иностранная власть» и иные аналогичные обстоятельства. В рамках этой модели пределы преступного поведения существенно шире, нежели в контексте «Нюрнбергской и Токийской модели»: здесь криминализуется не «агрессивная война», а военное посягательство на охраняемые международным правом интересы другого государства в более широком смысле. В некоторых уголовных законах в рамках данной модели криминализуется даже экономическое давление. Круг возможных субъектов преступления зачастую включает как собственных граждан государства, так и иностранных граждан.
5.3. «Объективная военная модель»
Характерной чертой данного подхода является смещение центра тяжести при криминализации применения военной силы в международных отношениях с оценочных суждений, - поскольку такие квалификации, как «агрессивная война» или «применения силы против территориальной неприкосновенности или политической независимости» представляют собой комбинацию политических и (национальных и международных) юридических оценочных суждений, - в пользу криминализации «войны», «объявления войны» или «военных действий» и иных аналогичных явлений, поскольку они представляют собой более объективные и, соответственно, «поддающиеся измерению» юридические факты. Нормативным источником данной модели также является международно-правовой запрет применения силы, отраженный в статье 2(4) Устава ООН, - но ее определяющей характеристикой являются объективные проявления, а не субъективные цели применения силы. В то время как вторая модель требует доказывания специальных преступных целей, указанных в уголовных законах, «объективная военная модель» предполагает объективную квалификацию преступного характера применения силы - с момента объявления войны (в той незначительной степени, в которой оно может иметь место в наши дни) или фактического открытия военных действий до завершения международного вооруженного конфликта. В контексте данной модели субъективный элемент заключается в прямом умысле субъекта, направленном на развязывание вооруженного конфликта против другого государств, в то время как специальные цели и мотивы представляются дополнительными - хотя и, несомненно, имеющими значение - элементами субъективной стороны. «Объективная военная модель» действует, как минимум, в 14 государствах.[li]
Доступ к документам и консультации
от ведущих специалистов |