|
|
|
Верховный Суд Республики Казахстан
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МОЕЙ ЖЕНЫ ОЛИ ПОСВЯЩАЕТСЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Интерес к творчеству Шекспира возник у меня еще в юношеские годы. С переходом на педагогическую работу выработалась привычка по возможности использовать шекспировские тексты в качестве иллюстративного материала в лекциях и статьях по праву, ряд из которых представлен в настоящей работе. Постепенно накопился материал, который вошел в брошюру «Шекспир и право», изданную в 1995 году, а в 2008 году была опубликована статья «Правовые аллюзии в сонетах Шекспира». Прошли годы после написания первой брошюры, были новые прочтения шекспировских произведений, довелось посмотреть немало интересных фильмов и театральных постановок. В результате возникли иные взгляды на героев и их поступки. Сегодня я бы например, не назвал, как прежде, Гамлета благородным и великодушным героем. Но в целом в правовом смысле прежняя оценка юридических поступков сохраняется, хотя авторы постановок порой дают столь своеобразную трактовку сюжета, которая меняет не только характер и мотивы действий героев, но и заставляет пересматривать юридическое отношение к их поступкам. В мае этого года мне довелось посмотреть в театре «Глобус» спектакль «Ромео и Джульетта». Может быть, мне было не дано проникнуть в замыслы режиссера, обрядившего актеров в фантастические костюмы и наложивших на них какой-то страшный грим, но определенным успокоением было то, что я не единственный неразумный, поскольку после спектакля ко мне неожиданно обратилась пожилая пара с извинениями за такую постановку. Меня, правда, эти изыски не потрясли, так как приходилось видеть и более экзотические шекспировские постановки. Перед глазами, к примеру, стоит танец Полония в китайской вариации «Гамлета» на Эдинбургском фестивале с кульбитами и акробатическими этюдами, исполняемый после того, как Гамлет убивает его. Вот и в последнем спектакле Ромео, мстя за убийство своего друга Меркуцио, дерется с Тибальтом не на шпагах, а на пистолетах. Наверное, для постановщика такое решение находка. Однако, когда Ромео застрелил Тибальта и вначале отвернулся от его тела, а затем вновь повернулся и, как заправский киллер, сделал несколько контрольных выстрелов, то такое режиссерское решение дает основания для иной юридической оценки действий главного героя, и вряд ли такая трактовка соответствует шекспировскому тексту. Поменялись некоторые мои взгляды на природу шиканы (злоупотребления правом), изменилось понимание причинной связи как условия правовой ответственности за подстрекательство. Но я не поддался искушению внести изменения и исправления в тексты прежних своих публикаций, поэтому они представлены в первоначальной редакции со всеми несовершенствами, отражающими время написания, соответствующие авторские подходы и несущие на себе отпечаток личности автора в период их создания.
Август 2017 г.
ШЕКСПИР И ПРАВО1
Наверняка каждый преподаватель использует в лекциях примеры из художественной литературы, кинофильмов, произведений изобразительного искусства. И в моей лекторской практике вначале использование Шекспира мыслилось лишь в качестве иллюстративного материала. В шекспировских текстах встречается множество высказываний о законе, правосудии, судьях и адвокатах. Нетрудно, наверное, смоделировать ситуацию, для оценки которой были бы уместны слова короля Лира:
Сквозь рубища грешок ничтожный виден, Но бархат мантий прикрывает все. Позолоти порок - о позолоту Судья копье сломает, но одень Его в лохмотья - камышом проколешь. Виновных нет, поверь, виновных нет: Никто не совершает преступлений. Берусь тебе любого оправдать, Затем что вправе рот зажать любому.
И таких иллюстраций у Шекспира можно подобрать сколько угодно. Но затем открылись достаточно широкие возможности применения его произведений как своеобразного оселка для шлифовки вполне современных правовых теорий. ________________ 1 Диденко А.Г. Шекспир и право. - Алматы. Высшая школа права «Эдилет», 1995. 2 Переводы Шекспира даны по: «Собр. соч. Шекспира в 8 томах». М., изд-во «Искусство». 1960.
В.Г. Белинский писал: «Что Шекспир - величайший творческий гений, поэт по преимуществу, в этом нет никакого сомнения; но те плохо понимают его, кто из-за его поэзии не видит богатого содержания, неистощимого рудника уроков и фактов для психолога, философа, историка, государственного человека и т.д. Шекспир все передает через поэзию, но передаваемое им далеко от того, чтобы принадлежать одной поэзии»3. Гегель отмечал, что в шекспировских комедиях и трагедиях, несмотря на их национальный характер, общечеловеческая сторона настолько перевешивает все остальное, что Шекспир не нашел доступа только туда, где как раз господствуют узкие и специфические национальные условности в искусстве, которые или совершенно исключают восприятие таких произведений и наслаждение ими, или же ограничивают его4. ________________ 3 Белинский В Г. Поли. собр. соч. Т. 10. С. 309. 4 Гегель Г.В.Ф. Эстетика. Т.З. М: Искусство, 1973. С. 557.
К анализу правового содержания драм Шекспира возможны разные подходы: описательный, из которого можно почерпнуть сведения о государственно-правовых и политических воззрениях средневековья, и историко-критический, при котором основное внимание обращается на отражение в творчестве драматурга существовавших тогда правовых доктрин и правовых норм. Наконец, можно подойти к содержанию шекспировского наследия с философско-правовых позиций. В рукописи молодого М. Бакунина «Гамлет» (1837), кстати, обнаруженной и опубликованной казахстанским ученым С.Ф. Ударцевым5, правовой анализ содержания пьесы проведен в плане утверждения права как элемента гармонии Вселенной, связывающего человека с человечеством и вечностью. Месть Гамлета, по М. Бакунину, позволяет «созерцать право свое в его непроходимой святости». В рассказе эти подходы вряд ли можно отделить друг от друга. Во всяком случае, следует присоединиться к высказыванию английского исследователя Арнольда Кеттла: «Попытка прочесть пьесу Шекспира так, словно он наш современник, не приведет к добру: мы увидим то, чего в ней нет, и не заметим многого, что составляет ее сущность. Однако читать эти пьесы так, будто они относятся целиком к прошлому, как какая-нибудь археологическая древность, не менее губительно: в этом случае пропадает то, ради чего мы читаем Шекспира, - живая душа его творений»6. Из этой современности Шекспира проистекает та крайность, в которую мы рискнули удариться: перенести отдельные ситуации на современную правовую почву. Такое решение нуждается в специальном обосновании. Иначе можно попасть в неловкое положение, ибо самые благородные и великодушные герои, вроде тех же Гамлета и Отелло, могут оказаться в осовремененном подходе заурядными уголовниками. ________________ 5 См.: Памятники культуры. Новые открытия. Письменность, искусство, археология. Ежегодник. 1984. Л., 1986. 6 Цит. по: Шекспир в меняющемся мире. М.: Прогресс, 1966. С. 37.
Здесь нужно учитывать два момента. Во-первых, этот метод используется как дидактический, в учебных целях. Правовые эпизоды у Шекспира часто носят классически четкий характер; глубина и широта их содержания, изобилие юридически значимых фактов позволяют юристу, и не только начинающему, оттачивать мастерство юридического анализа. С чисто научной точки зрения применение современных правовых норм к поступкам героев Шекспира в большинстве случаев не оправданно. Знаменитый советский исполнитель роли Отелло Александр Остужев рассказывал: «Каким-то неизвестным доселе чувством постиг я, что качества человека определяются не одними их поступками, рассматриваемыми вообще, без связи с причинами внешнего воздействия ... я почувствовал... что Отелло мне глубоко симпатичен и что, будь я судьею, я оправдал бы его, хотя Дездемона и погибла невинной»7. Мы обедним поступки этих людей, если будем мерить их только юридической меркой. Расул Гамзатов в одном из сонетов говорит:
Когда б за все, что совершили мы, За горе, что любимым причинили, Судом обычным каждого судили, Быть может, избежали мы б тюрьмы. Но кодекс свой у каждого в груди, И снисхождения не смею ждать я. И ты меня, любимая, суди По собственным законам и понятьям. Суди меня по кодексу любви...
________________ 7 Цит. по: Холодковская Л., Клинчина А. А.А. Остужев - актер Шекспира//Шекспировский сборник. М, 1959. С. 313-363.
Общегуманистическая, нравственная оценка их поступков - вот главный критерий характеристики. Причем нравственная оценка в исторической ретроспективе. Ведь зачастую то, что сейчас является грубостью и невежеством, было нормой в средневековом обществе. «Королева-девственница» Елизавета собственноручно бьет и сечет придворных дам, раздает оплеухи вельможам, плюет им в лицо. Король Иаков ... никогда, например, не моет рук, а только перед обедом трет кончики пальцев о мокрую салфетку»8. Поэтому по тем временам нет ничего аморального, допустим, в циничных шутках Гамлета в отношении Офелии, в беседе Елены и Пароля в пьесе «Все хорошо, что хорошо кончается» и множестве других сцен из Шекспира. В свое время в студенческих кругах были довольно широко распространены так называемые литературные суды, которые проводились над персонажами популярных литературных произведений. Сравнительно недавно эта традиция возродилась в телепрограмме «Под знаком «пи». По-моему, ничего страшного в таких играх нет, если только участники игрового процесса и зрители твердо знают, что они судят не Раскольникова и Маслову, не Дубровского или леди Макбет, не Гамлета или Отелло и т.п. лиц как реальных персонажей конкретных произведений, а рассматривают условную ситуацию, в которой имена действующих лиц лишь совпадают с именами известных героев. ________________ 8 Соллертинский И.И. «Гамлет» Шекспира и европейский гамлетизм//Памяти И.И. Соллертинского. Л.; М., 1974. С. 215.
И второй момент. В большинстве случаев применение современных правовых конструкций к другому времени неправомерно. Однако иногда это вполне возможно. Тогда, например, когда тот или иной правовой институт перешел к нам из других общественных формаций. Это относится ко многим гражданско-правовым понятиям, к некоторым уголовно-правовым (необходимая оборона, к примеру), формальные признаки которых разработаны еще юристами Древнего Рима. Следует согласиться с Шекспиром, который писал:
Не хвастай, время, властью надо мной, Те пирамиды, что возведены Тобою вновь, не блещут новизной. Они - перелицовка старины. Наш век недолог. Нас немудрено Прельстить перелицованным старьем. Мы верим, будто нами рождено Все то, что мы от предков узнаем.
Таким образом, иногда формально-правовой анализ ситуаций с позиций современного права оказывается в целом оправданным, скажем, для рассмотрения форм соучастия, необходимой обороны и т.д. Что касается средневекового гражданского законодательства, мы от Шекспира получаем наибольшую информацию о ростовщичестве, наследовании, о различных способах обеспечения обязательств. Сегодня нечасто можно услышать разговор о литературе и искусстве даже среди тех, кто способен говорить на эти темы. Поскольку для меня за строчками этой работы просматривается их главный адресат и мой основной собеседник - мои бывшие и настоящие студенты, то я руководствуюсь желанием через призму профессионального подхода расширить их ассоциативное поле, удовлетворить существующую в каждом человеке потребность в приобщении к прекрасному и возвышенному. Избранная мной тема к тому же дает возможность услышать голоса тех, «кого во тьме таит могила», чьи имена уже многие десятилетия не упоминаются в юридической литературе. Эпиграфом к этой работе я хотел бы предпослать слова Бальзака из «Поисков абсолюта»: «Для человека прошлое до странности похоже на будущее; рассказать ему, что было, не значит ли это почти всегда - сказать, что будет?»
ПРОЦЕСС ШЕЙЛОКА
На рубеже XIX-XX веков появился целый ряд правоведческих работ о произведениях Шекспира. Больше других повезло «Венецианскому купцу» и судебному процессу, в нем описанному. Крупнейшие юристы того времени высказали свое отношение к этому процессу, к действиям Шейлока, доводам Порции и решению дожа. Толчком к началу бурной полемики послужила книжка немецкого профессора Рудольфа Иеринга «Борьба за право», в которой он призывал каждого на защиту всеми возможными способами принадлежащих ему прав против малейших посягательств на их неприкосновенность. Выдвинутое Иерингом учение о необходимости борьбы за право исходило из воззрения на право как внеклассовую категорию. Сегодня нам становятся более ясными недостатки как внеклассового, так и классового подхода к раскрытию сущности права. Гиперболизация общечеловеческого элемента в праве, и тем более возведение его в абсолют, объективно служит интересам господствующего класса, ибо в конечном счете в борьбе за право верх одерживает тот, у кого прав больше, на чьей стороне положение класса-гегемона. О взглядах Шейлока на собственное ремесло мы узнаем из его монолога. Он говорит об Антонио:
Он ненавистен мне как христианин, Но больше тем, что в жалкой простоте Взаймы дает он деньги без процента И курса рост в Венеции снижает. Он ненавидит наш народ священный И в сборищах купеческих поносит Меня, мои дела, барыш мой честный Зовет лихвой.
Шейлок предлагает обратившемуся к нему за займом Антонио:
К нотариусу Вы со мной пойдите И напишите вексель: в виде шутки, - Когда вы не уплатите мне точно В такой-то день и там-то суммы долга Указанной, - назначим неустойку: Фунт вашего прекраснейшего мяса, Чтоб выбрать мог часть тела я любую И мясо вырезать, где пожелаю.
Надо сказать, что отдача денег в рост в целом оказывается сильнее законодательных запрещений ростовщичества. В трагедии «Кориолан» горожанин говорит о сенате и сенаторах: «... у них амбары от хлеба ломятся, а они нас морят голодом да издают законы против ростовщичества на пользу ростовщикам». И действительно, ростовщики повышали процент за риск, которому они подвергались. Когда конкуренция со стороны итальянских и кагорских банкиров значительно понизила финансовое значение для властей еврейской части населения, которая главным образом занималась ростовщичеством, то только тогда король Эдуард смог в 1290 году принять статут, повелевавший евреям отказаться от ростовщичества под страхом смертной казни. А через некоторое время они вообще были изгнаны из страны.
Антонио не сумел вовремя вернуть долг, и Шейлок в суде настаивает на осуществлении своих прав. В защиту Антонио выступает Порция. Любопытно построение ее речи. Вначале она отвечает другу Антонио, который обращается к судье со следующими словами:
Я вас молю Закон хоть раз своей склоните властью: Для высшей правды малый грех свершите И обуздайте дьявольскую волю.
Порция отвечает ему:
Нет, так нельзя: в Венеции нет власти Чтоб изменить уставленный закон. То был бы прецедент, и по примеру Его немало вторглось бы ошибок В дела республики. Нет, так нельзя.
Таким образом, с самого начала она заявляет себя как строгий приверженец необходимости следования всем формальностям закона. Продолжая эту логическую линию, она предельно формализует текст договора:
Твой вексель не дает ни капли крови: Слова точны и ясны в нем: фунт мяса. Но, вырезая, если ты прольешь Одну хоть каплю христианской крови, Твое добро и земли по закону К республике отходят. Итак, готовься мясо вырезать, Но крови не пролей. Смотри, отрежь Не больше и не меньше ты, чем фунт: Хотя б превысил иль уменьшил вес На часть двадцатую двадцатой доли Ничтожнейшего скрупула, хотя бы На волосок ты отклонил иглу Твоих весов, - то смерть тебя постигнет, Имущество твое пойдет в казну.
Далее Порция утверждает, что из всего процесса видно, что Шейлок виновен в покушении на жизнь ответчика, и подводит его действие под закон, согласно которому у лица, покушавшегося на жизнь венецианца, конфискуется все имущество: одна половина его переходит в казну, другая - жертве покушения. А жизнь преступника зависит от усмотрения дожа. Дож вынес решение, лишь несколько смягченное по сравнению с требованиями Порции. Пересказанный эпизод представляет несомненный интерес не только с точки зрения истории права. При его помощи мы можем раскрыть отдельные моменты содержания диалектики права. В своем сочинении «Борьба за право» (Спб., 1912) Р. Иеринг замечает, что расписка сама по себе была ничтожной, так как содержала нечто безнравственное: судья должен был бы, следовательно, с самого начала отвергнуть ее на этом основании. Если же он этого не сделал, если, несмотря на это, «мудрый Даниил» оставил ее в силе, то было бы негодной уловкой, жалким крючкотворством отказать человеку, за которым он уже признал право вырезать из живого тела фунт мяса, в неизбежно связанном с этим пролитии крови. Иеринг из всего процесса выводит заключение, что поражение понес, в сущности, не Шейлок, а закон Венеции, тенденциозно встав на сторону христианина против бесправного еврея. Другой известный юрист XIX века - И. Колер вступил в резкую полемику с Иерингом. Он полагал, что договор между Шейлоком и Антонио вполне соответствует тем правовым взглядам на сущность отношений между кредитором и должником, которые господствовали в течение рада столетий. Процесс изменения правовых отношений в этом вопросе совершался медленно. Эволюция в этой области, по мнению Колера, должна была повлечь за собой эволюцию в этических воззрениях, за которой следовала самостоятельная органическая переработка этического материала в составные части правового организма. Этот процесс совершается не по приказанию извне, а действием духовных сил, управляющих историей человечества. Новое правовое сознание, по Колеру, проникло в пьесу Шекспира и повлияло на решение суда. Приговор, считает Колер, был произнесен хороший, но плохо обоснованный. С точки зрения формальной юрисдикции Шейлоку должны быть представлены все средства для реализации договора. Колер замечает, что решение находится в противоречии с этим принципом: ибо ясно, что кому разрешено вырезать мясо, тому и разрешено проливать кровь, если эта операция не может быть совершена без пролития крови. Кредитор вправе ограничиться частью следуемого ему, даже небольшое превышение веса ему не может быть поставлено в вину, так как все человеческие операции могут быть выполнены только с приблизительной точностью. Колер доказывает, что аргументы Порции против Шейлока обращают право в тень и не лучше всякого правонарушения9. Русские юристы также приняли участие в этой полемике. Так, М.А.Окс, возражая Иерингу, говорит: «Шейлок не потому злодей, что он слишком прав, а потому, что под видом удовлетворения своего права стремится к злу, стоящему вне нрава. ...Именно искусство Порции в применении права, в раскрытии его истинного содержания привело к добру и справедливости»10. А.Э. Штрейфинкель, напротив, безоговорочно становится на позицию Иеринга, раздвигая рамки его аргументации против Колера11. ________________ 9 См.: Колер И. Шекспир с точки зрения права. Спб., 1895. 10 Оке М.А. Правовые идеи в художественно-поэтических произведениях, в частности у Шекспира. Одесса, 1886. 11 См.: Штрейфинкель А.Э. Юристы о Шейлоке // Восход. 1887. № 11. С. 104-124.
Своеобразную позицию занимал Н.А. Полетаев. В своей книжке «Шекспир и Иеринг, или что такое борьба за право» (Спб., 1900) он высмеивает и Иеринга и Колера за то, что они увидели в драме глубокие мысли, между тем как таковые в ней отсутствуют. Сосредоточив внимание на действовавших в Италии во времена «Венецианского купца» законах, Полетаев приходит к выводу, что ничего подобного договору и делу Шейлока с Антонио в Венеции не было и быть не могло (с. 9). Его возмущают такие промахи Шекспира, как, например, присутствие дожа в зале суда по частному гражданскому делу (с. 18). Заключает автор тем, что эта драма не может представлять собой чего-либо поучительного для юриста (с. 25). Если всецело встать на догматическую точку зрения, апологетом которой являлся Полетаев, понимающий под «поучительностью» только сведения о положительном праве или других фактах истории, то в этом смысле можно усомниться в познавательной ценности большинства трагедий Шекспира, поскольку в них встречается много анахронизмов. Шекспир же был волен сочинять свою юриспруденцию. Главное, что дух и диалектика средневекового законодательства были переданы в его драмах с замечательной точностью. Для современного юриста поставленная проблема сводится к проблеме злоупотребления правом, шиканы. Ясна и реальная ее подоплека. Обращаясь к истории права, мы видим, что в рабовладельческом Риме действовал правовой принцип: qui jure suo utitur, naeminem laedit - кто пользуется своим правом, никому не причиняет вреда. Классовая сущность этого принципа ясна: рабовладельцу представляется неограниченный простор в осуществлении своих прав, экономически связанных главным образом с собственностью на раба как основой производства. По-иному обстоит дело в буржуазном обществе. Капиталистические общественные отношения зиждутся на собственности на орудия и средства производства при отсутствии прямой личной зависимости рабочего от капиталиста. Поэтому право по отношению к личности выступает более демократично, не допуская такого использования субъективных прав, которое причиняло бы вред другому лицу. Но это, так сказать, момент роста цивилизации в широком смысле слова. Главными и здесь являются социально-экономические интересы господствующего класса. А в целом они таковы, что не позволяют строго придерживаться соблюдения законности и требуют создания в рамках самого закона возможностей отступления от него. Такую возможность предоставляет норма о недопустимости злоупотребления правом. В Англии в тот период, когда Шекспир пишет свои произведения, феодально-крепостническая система уже изживала себя. Неполная личная зависимость крестьянина, его внеэкономическое принуждение вот-вот должны смениться личной свободой и экономическим принуждением. Для этого уже созрели производительные силы, до понимания этого поднялось общественное сознание. И старое право, действовавшее почти без изменений со времен рабовладельческого Рима, подобно Антею, оторванному от земли, теряет силу, оторвавшись от базиса. Такова реальная подоплека оправдательного приговора судьи в отношении Антонио. Шейлок должен был потерпеть поражение вне зависимости от казуистичных и логически несостоятельных аргументов Порции, вне признания или непризнания судом действительности договора, а потому, что он олицетворял в этом конфликте умирающее право.
ПОДСТРЕКАТЕЛЬСТВО
Но все же у Шекспира мы часто встречаемся с личностями, менее откровенными в своем злодействе, нежели Шейлок, такими, которые предпочитают делать зло чужими руками. Их поступки можно объяснить различными причинами: необходимостью устранения помех в осуществлении власти (например, король Иоанн), честолюбивыми целями (леди Макбет), желанием осквернить чувства других (Яго). Но всегда для их действий характерно наличие устремления на создание или укрепление намерения другого лица совершить преступление. Для сравнения возьмем несколько эпизодов из различных произведений Шекспира. Вот перед нами король Ричард III. Его путь к короне - это путь сплошных убийств тех, кто преграждает ему дорогу к трону. По его приказу убивают малолетних принцев. И королева Елизавета говорит:
Не знаю, чья рука убила их, Но мысль твоя направила ту руку. Я знаю, что убийцы нож тупой На камне сердца твоего наточен...
Ричард III только иногда, для проформы, отрицает свою причастность к тому или иному убийству. Исполнители всегда действуют по его приказу. Они всецело в его власти. И каким бы способом они не осуществляли убийство, их воля к преступному действию с начала и до конца поглощена волей Ричарда.
По-иному выглядят действия короля Иоанна. Туманными фразами, иносказательными намеками он дает понять своему подчиненному желательность убийства принца Артура, а впоследствии восклицает:
Проклятье королей, что служат им Рабы, которым их любая прихоть - Указ на беспощадное вторженье В обитель жизни. Мы едва моргнем - Они закон у нас в глазах читают. Беда величья - что случайный взгляд Возможно счесть обдуманным решеньем.
Это уже следующий этап в развитии взаимоотношений между исполняющим и стимулирующим к исполнению. Здесь в воле исполнителя появляется ничтожнейший процент самостоятельности, а в действиях другого лица - стремление исчезнуть за фигурой исполнителя. Однако и в первом и во втором случаях психическая энергия одного лица довела другое лицо до преступного результата.
Иначе складываются взаимоотношения между леди Макбет и Макбетом. Леди Макбет так характеризует супруга:
Ты полон честолюбья. Но ты б хотел, не замаравши рук, Возвыситься и согрешить безгрешно. Мошенничать не станешь ты в игре. Но выигрыш бесчестный ты присвоишь. И ты колеблешься не потому, Что ты противник зла, а потому, что Боишься сделать зло своей рукой.
Она укрепляет его намерения, решимость совершить убийство Дункана:
В желаньях Ты смел, а как дошло до дела - слаб. Но совместимо ль жаждать высшей власти И собственную трусость сознавать?
В ответ на сомнения Макбета:
А вдруг мы промахнемся?
Она отвечает:
Настройся поотважней, и мы Не промахнемся.
К убийству Дункана ведет совокупная преступная воля двух лиц.
Интересно, что эпизоды из произведений Шекспира, связанные с подстрекательством, почти полностью исчерпывают классификацию способов подстрекательства, предложенную современными юристами. У Шекспира мы встречаемся и с убеждающими и с принуждающими примерами подстрекательства. Здесь есть и просьба, и подкуп, и предложение, и приказ. Более того, у Шекспира встречается форма подстрекательства, вообще не описанная в юридической литературе. В «Буре» мореплаватели по воле Просперо попадают на пустынный остров. Среди них неаполитанский король, его брат Себастьян, Герцог Миланский Антонио и другие вельможи. Когда король и вельможи заснули, между Антонио и Себастьяном происходит такая беседа.
Антонио:
Заснули все, как будто сговорились. А если бы, достойный Себастьян... Что, если бы случилось так ... Молчу! Но все же на лице твоем читаю Твою судьбу. Не случай ли дает Тебе совет? Мое воображенье Корону видит на твоем челе.
Благородный Себастьян! Ты сам не усыпи свою фортуну, Не умертви ее. Проспать ты можешь, Хоть бодрствуешь.
Себастьян:
Дальше! По блеску глаз твоих, румянцу щек Я вижу, что чреват ты важной мыслью, - Так пусть она родится.
Антонио:
Взгляни на них: их сон подобен смерти; Умри они - им не было бы хуже. А для Неаполя король найдется Получше этого, который спит. Найдутся и вельможи, как Гонзало, Чтоб мудрый вздор без умолку молоть, - Я сам трещать умею, как сорока. О, если б мысль моя твоею стала, То как их сон возвысил бы тебя! Меня ты понимаешь?
Себастьян:
Да, как будто.
Антонио:
Ужель ты оттолкнешь свою фортуну?
Себастьян:
Да, может быть, ты прав ... Но совесть?
Антонио:
Совесть? А что это? Мозоль? Так я хромал бы. Нет, я такому богу не молюсь. Когда бы между мною и Миланом Не совесть - двадцать совестей легло, Как ледники или озера лавы, Я все равно бы их перешагнул. Вот на земле лежит твой брат; но спящий Или мертвец, - он то же, что земля. Достаточно трех дюймов этой стали - И не проснется он; ты ж в это время Проткнешь благоразумного святошу, Чтоб он не вздумал нам читать мораль. А остальные - те любую новость Проглотят, словно кошки молоко, И нашим песням станут подпевать.
Себастьян:
Сподвижник мой! Возьму с тебя пример! Что сделал ты в Милане, то совершу я В Неаполе. Так обнажи свой меч! Удар - и ты платить не будешь дани; Мне, королю, ты будешь первый друг.
Здесь мы встречаем интересную форму подстрекательства. Вначале, после слов: «Меня ты понимаешь?» - кажется, что Антоний подстрекает Себастьяна к убийству короля. Однако в дальнейшем выясняется, что он подстрекает Себастьяна одобрить преступление, которое он готов совершить сам. Одобрение же - один из способов подстрекательства, так как оно укрепляет решимость совершить преступление. Таким образом, мы встречаемся с подстрекательством на подстрекательство к совершению преступления, со взаимным подстрекательством, причем с такой ее необычной разновидностью, когда исполнитель и подстрекатель выступают в одном лице. Наиболее широкую возможность рассмотрения С взаимоотношений участников преступных действий при подстрекательстве Шекспир представляет в «Отелло». Специально рассматривать мотивы преступления Яго нет необходимости; интерес вызывают его действия, направленные на разжигание ревности Отелло и на создание у того решимости уничтожить Дездемону. Яго. Рис. Н. Рушевой
Яго - гнусный негодяй. С чувством отвращения мы воспринимаем его с самого начала чтения трагедии. Синоним подлости, став символом, обрел самостоятельную жизнь. Похожая аберрация произошла и с другим шекспировским образом - Ричардом III. Историки утверждают, что именно шекспировская трактовка образа Ричарда III сыграла немаловажную роль в том, что многие поколения воспринимали этого короля как олицетворение лицемерия, коварства и жестокости, пренебрегающего божескими и человеческими законами. В действительности же Ричард III был нерешительным, слабым монархом, бесстрашным в открытой битве, но совершенно беспомощным перед интригами и происками своих врагов12. Но вернемся к Яго. Каким он может показаться, скажем, зрителю, который видит эту трагедию на сцене в первый раз и никогда не слышал до этого имен Отелло, Дездемоны и Яго? Очевидно, ответ на этот вопрос зависит от художественного режиссерского решения. Особенности театральных постановок - не наша область, но, думается, я не ошибусь, если назову два возможных варианта воплощения образа Яго - как внешне обычного, но испорченного человека и как человека, на внешности которого явно запечатлен порок. Оба подхода реализовывались в шекспировских постановках самыми известными режиссерами13. И если смотреть постановку, где режиссер и актер выбрали первый вариант, то Яго сразу не покажется подлецом14. И, во всяком случае, он не кажется таковым по тексту трагедии окружающим его людям. У них он вызывает доверие, с ним стремятся советоваться в трудных случаях жизни. ________________ 12 Барг М.А. Шекспир и история. М: Наука, 1979. С. 185-204. 13 См., напр.: Бачелис Т.Н. Шекспир и Крэг. М, 1983. С. 259, 324. 14 Хорошую криминологическую оценку образа Яго дает А.Голль в своей книге «Преступные типы в произведениях Шекспира» (Одесса, 1909).
Если что и заметно из его речей, то это - циничность. В третьей сцене второго акта он беседует с Кассио о Дездемоне. На каждое замечание Кассио о красоте и чистоте Дездемоны он отвечает почти то же, но в его изложении все прекрасное тускнеет, извращается, опошляется. При этом такое содержание его слов вытекает не прямо из слов, а из тона, каким они произнесены, из подтекста фраз. В первом акте Яго говорит о своей ненависти к мавру и решает лишить его при помощи интриг должности полководца, а затем заодно внушить ему мысль о любовных отношениях Дездемоны с Кассио. При этом он хорошо сознает, что:
Мавр простодушен и открыт душой, Он примет все за чистую монету.
Во время исполненной высокого чувства радости и любви встречи Отелло и Дездемоны на Кипре Яго язвительно замечает в сторону:
Какой концерт! Но я спущу колки, И вы пониже нотой запоете.
На этой стадии проявления своей сущности Яго еще не является преступником в юридическом смысле слова, ибо не могут повлечь юридической ответственности мысли людей или какие-либо качества, не выразившиеся в конкретных действиях. К. Маркс отмечал, что помимо своих действий человек не существует для закона. «Законы, которые делают главным критерием не действия как таковые, а образ мыслей действующего липа, - это не что иное, как позитивные санкции беззакония»15. ________________ 15 Маркс К. Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 14.
Но вот Яго начинает совершать поступки, которые образуют единую неразрывную цепь причинно-следственных связей. Пожалуй, первым звеном является спаивание Кассио и тем самым его опорочивание в глазах Отелло. А вскоре после этого происходит такая беседа между Отелло и Яго:
Яго: Генерал, скажите...
Отелло: Да, Яго. Что?
Яго: Скажите, генерал, Знал Кассио о вашем увлеченья До вашей свадьбы?
Отелло: Знал. Конечно, знал. А что такое?
Яго: Так. Соображенья. Хочу сличить их, вот и все.
Отелло: Сличить?
Яго: Он с нею был знаком до вас?
Отелло: Конечно, а что дурного в этом? Разве он не стоил этого доверья?
Яго: Стоил.
Отелло: И оправдал, как видишь.
Яго: Оправдал.
Отелло: Так чем ты озабочен?
Яго: Озабочен?
Отелло: Да что с тобою? Что ты задолбил И повторяешь все за мной, как эхо? В чем дело? Так ли мысль твоя страшна, Что ты ее боишься обнаружить? Столкнулись с Кассио - нехорошо. Меня он сватал к ней - опять неладно!
В приведенном диалоге Яго (нужно учесть и интонацию его слов: в них звучит глубокое размышление, опасение недостаточно обдуманными подозрениями набросить тень на Дездемону, дружеское участие в делах Отелло) пробуждает в Отелло неопределенный страх. Далее Яго направляет эту неопределенность по выбранному им руслу, разражаясь тирадой об опасности ревности, завершая ее словами:
Господи, спаси От ревности моих друзей и близких!
И тут у Отелло мелькает смутная догадка, что это может относиться к нему:
Постой. Зачем ты это говоришь? Ты думаешь, я жизнь бы мог заполнить Ревнивыми гаданьями?
Итак, Яго удалось вызвать подозрение Отелло. Это уже следующая стадия в развитии деятельности Яго. Можно сказать, что на этой стадии действия Яго создают абстрактную возможность совершения преступления. Случайность помогает Яго: к нему попадает платок Дездемоны, подаренный ей Отелло. Когда Яго говорит, что слышал слова Кассио, якобы произнесенные им во сне, о близости его с Дездемоной, и упоминает о будто бы виденном у Кассио платке Дездемоны, то Отелло уже жаждет только одного:
Крови, крови, крови.
Яго, лицемерно успокаивая Отелло, предлагает свою помощь. После этого следует беседа Яго с Кассио о Бианке. Эту беседу спрятавшийся по совету Яго Отелло принимает за разговор о Дездемоне. Здесь его отчаяние доходит до предела. Он восклицает:
Я хочу, чтобы она сгнила, пропала и была Осуждена сегодня же ночью. Я не дам прожить ей дня.
Он просит у Яго отравы, тот же отвечает:
Зачем яд? Лучше задушите ее в постели, которую она осквернила.
Вначале может показаться, что о завершенности преступления Яго нужно говорить именно с этого момента, ибо умысел здесь приобретает строгую определенность. Но об умысле Яго мы можем судить если и не с самого начала, то уж во всяком случае гораздо раньше, чем он произносит слова «задушите ее». О его намерениях свидетельствует довольная реакция на слова Отелло:
Я жажду ясности. На свете есть Ножи, костры, колодцы, петли, яды. Я не прощу.
Для ответственности подстрекателя умысел должен соединяться с юридически значимой причинной связью. Представляется плодотворным подразделение всех обстоятельств на результат, конкретные возможности и абстрактные возможности наступления результата16. В последнем случае из-за недостаточности причинной связи ответственность лица исключается.
Доступ к документам и консультации
от ведущих специалистов |