В случаях, предусмотренных абзацем первым настоящего пункта, предполагается, что сторона, предоставившая недостоверные заверения, знала, что другая сторона будет полагаться на такие заверения. Несмотря на отсутствие прямого правового регулирования, общая логика понимания значения заверений об обстоятельствах и последствиях недостоверных заверений в казахстанском праве в процессе правоприменения может быть выведена из необходимости соблюдать нравственные принципы общества и обычаи делового оборота. Но некоторые из перечисленных в ст. 431.2 ГК РФ норм являются новеллами, невыводимыми из общих принципов казахстанского гражданского законодательства, например, о выделении недостоверных заверений при осуществлении предпринимательской деятельности, а равно и в связи с корпоративным договором либо договором об отчуждении акций или долей в уставном капитале хозяйственного общества, или о взыскании неустойки. В любом случае, для ясности правоприменения целесообразно дополнить ГК РК соответствующими текстами. В контексте предварительного договора недобросовестность контрагента при ведении переговоров для заключения основного договора может рассматриваться в качестве уклонения от заключения договора в соответствии со ст. 390 ГК. При этом уклонение может быть как в активной форме (когда лицо прямо отказывается от заключения договора), так и в пассивной форме (когда лицо не совершает необходимые действия, которые позволяют контрагенту заключить договор). Например, пассивное уклонение происходит, когда лицо удерживает документы для проведения аудита, без результатов которого контрагент не может подать оферту о заключении основного договора, отказа в обсуждении необходимых для составления договоров документов и т.п.. И в этом случае будет применяться пункт 5 ст. 390 ГК, который устанавливает ответственность в форме компенсации убытков. Бесспорно, что обязательство должно исполняться сторонами надлежащим образом в соответствии с его условиями и требованиями законодательства, а при отсутствии таких условий и требований - в соответствии с обычаями делового оборота или иными обычно предъявляемыми требованиями. Обычаи делового оборота применяются также для целей определения условий договора, а также для толкования условий договора, если содержание этих условий неясно из буквального значения использованных слов и выражений. Нарушение обязательств по договору влечет за собой ответственность в виде возмещения убытков, включая реальный ущерб и упущенную выгоду. Таким образом, обязательство провести «переговоры на добросовестной основе» имеет полную юридическую силу по казахстанскому праву, и его несоблюдение дает потерпевшей стороне право требовать возмещение убытков со стороны, которая вела переговоры недобросовестно, но не принудительного заключения основного договора как это предусмотрено в ряде республик СНГ.
Намерение сторон придать соглашению силу предварительного договора
В пункте 7 ст. 390 ГК предусмотрено, что протокол о намерениях (договор о намерениях), если в нем прямо не предусмотрены намерения сторон придать ему силу предварительного договора, не является гражданско-правовым договором, и неисполнение его не влечет за собой юридических последствий. При всей неудачности формулировки данного пункта, которая без какого-либо теоретического и законодательного основания противопоставляет договор о намерениях гражданско-правовому договору, в процессе правоприменения, тем не менее, приходится выяснять природу заключенного соглашения как порождающего или, напротив, не порождающего правовые последствия. Вопрос упирается в истолкование фразы «если в нем прямо не предусмотрены намерения сторон придать ему силу предварительного договора». «Прямо не предусмотрены намерения» - оценочное понятие, и как любое оценочное понятие оно привязано к индивидуальному случаю, но одновременно основывается на предшествующем опыте правоприменения1. Термины этого понятия также требуют буквального толкования. Мне представляется неверным истолкование «прямоты намерения» как требование точного названия соглашения «предварительным договором». О намерении сторон могут свидетельствовать совершаемые ими действия. Думается, здесь можно использовать п. 2 ст. 392 ГК, который позволяет в случае неясности буквального значения условия договора прибегнуть к выяснению действительной общей воли сторон с учетом цели договора. При этом принимаются во внимание все соответствующие обстоятельства, включая предшествующие договору переговоры и переписку, практику, установившуюся во взаимных отношениях сторон, обычаи делового оборота, последующее поведение сторон. Практика показывает эффективность подобного истолкования при нежелании одной из сторон признавать за соглашением значение предварительного договора со ссылкой на формальный момент: отсутствие прямого указания в соглашении, что ему придано значение предварительного договора. Непростой подход к пониманию смысла предварительного договора и разграничению с протоколом намерений был продемонстрирован в упомянутом процессе Березовского против Абрамовича. Во время перекрестного допроса эксперта известного ученого проф. М. Розенберга судья задала следующие вопросы, и получила такие ответы: «Судья: давайте возьмем, к примеру, договор на приобретение машины. Я соглашаюсь продать вам автомобиль, мы согласовываем цену и все остальные условия, мы пожали руки, но потом я вам говорю: «вы знаете, что это не будет юридически обязательным договором. Это просто я вам даю свое честное слово, слово чести». А вы сказали: «Да, я согласен». Значит, здесь нет намерения создать юридически-правовые отношения. В российском законе то же самое? ______________________ 1 А. Диденко. Оценочные понятия в гражданском законодательстве. В сб. Гражданское законодательство. Статьи. Комментарии. Практика. Избранное. Том Ү. Под ред. А.Г. Диденко. Алматы. 2016. С.58-82
Эксперт: Как вы говорите, если это только дело чести, и они договорились об этом, то в России это называется джентльменское соглашение. Это лишь дело честного слова. Судья: Значит, ваши показания в том, что намерения или воля сторон должны быть направлены на создание юридических обязательств? Эксперт: Да. Судья: Ситуация, когда существует договор на продажу машины, и люди жмут друг другу руки, и говорят: «Мы подпишем письменный договор» - эта ситуация, пока контракты не подписаны, не говорит о том, что есть намерение создать обязательный договор? Эксперт: Ну да, совершенно правильно. Есть только план подписать договор потом. Судья: Но на этом этапе это не юридически обязательное соглашение? Эксперт: Да, на этом этапе не юридически пока еще»1. Представленный вывод эксперта представляется ошибочным. Это предварительный договор в чистой форме, юридически обязательный для сторон. В предварительном договоре всегда есть только план позже подписать основной договор. Главное, что в нем есть существенные условия продажи автомашины. Я не рассматриваю детально другие аргументы эксперта о расплывчатости и неточности условий соглашения, в частности, такие как «координировать договор», «привлекать средства», которые, по мнению эксперта, лишают соглашение юридической силы. Сами расплывчатые и неточные условия в стенограмме детально не называются. Но, как я говорил выше, важно установить, о каких условиях идет речь: неопределенность существенных условии это одно, неопределенность подлежащих согласованию других условий - иное. Только в первом случае можно говорить об отсутствии юридической обязательности соглашения. ______________________ 1 М. Барщевский. Упом. работа. С.701
Ещё одним вопросом, вызывающим неоднозначное толкование, является несоответствие наименования соглашения и его содержания. Имеются в виду случаи, когда соглашение именуется протоколом о намерениях, а в его тексте содержатся существенные условия основного договора. Какому из намерений сторон следует отдать предпочтение? Наименование договора не является элементом его содержания, поэтому не может характеризовать природу договора. Поэтому при установлении природы договора следует исходить из его содержания. Роль наименования соглашения как протокола о намерениях сводится к тому, что в спорной ситуации такой заголовок может служить не атрибутивным свойством самого соглашения, а лишь одним из доказательств намерения сторон не придавать соглашению значение предварительного договора. Думается, есть смысл сказать несколько слов об убытках от уклонения заключения основного договора. Дело в том, что в некоторых спорах присутствовал аргумент, что за уклонение от заключения основного договора убытки могут взыскиваться лишь в форме различных подготовительных расходов по подготовке к заключению основного договора, но не упущенная выгода от потерь, связанных с надеждами по получению прибыли от основного договора. Если прибегнуть к иллюстрации на самом простом уровне, что мне представляется наиболее надежным способом нахождения оптимального правового регулирования, то можно прийти к следующему логическому выводу. Допустим, что один покупатель заключил с двумя продавцами договоры на покупку елок к 25 декабря. Первый договор был обусловлен предварительным договором, который должен был быть заключенным 15 декабря. Второй договор был заключен как самостоятельный договор. Продавцы нарушили свои обязательства. По логике сторонников взыскания за нарушение предварительного договора только различных подготовительных расходов, к примеру, по аренде складских помещений, должны быть взысканы только эти расходы, но не упущенная выгода от несостоявшейся продажи новогодних елок, в то время как по второму договору убытки должны быть взысканы в полном объеме в соответствии с общими правилами ст.ст. 9 и 350 ГК. Думаю, что такое решение является явным нарушением принципа справедливости, требующего равных возможностей для субъектов в схожих ситуациях, поэтому должно действовать общее правило п. 5 ст. 390 ГК о полном возмещении убытков. Разумеется, между упущенной выгодой и незаключением основного договора должна существовать и быть доказанной прямая причинная связь.
О ВЫСШЕМ СУДЕ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Если в современном российском уголовном процессе есть институт так называемых «специальных субъектов» (депутаты, министры, судьи, прокуроры...), с повышенным следственно-судебным иммунитетом на таких стадиях, как проведение в отношении них оперативно-розыскных мероприятий, дознания и предварительного следствия, то естественная логика требует ответа на вопрос: а почему этот иммунитет не столь явно проявляется на дальнейших стадиях - предание суду, судебное следствие, вынесение приговора (а при исполнении приговора он опять проявляется, правда, не в отношении всех спецсубъектов)? И если для подобных спецсубъектов нужен отдельный соответствующий спецсуд, то каким он должен быть? Чтобы в обществе было крепко убеждение: здесь не будет «рука руку моет», здесь не «обычные» судьи будут судить своего коллегу (поскольку для «обычных» судей, судящих своего коллегу, может возникнуть искушение «порадеть своему человеку»), здесь все будет справедливо... И, естественно, что в процессе размышления над этой проблемой (если нужен такой суд, то каким ему быть?) возникает необходимость стереоскопического взгляда: как этот вопрос решается за рубежом (если и где он решен), и как он решался в нашей стране в прошлом, в предыдущих общественно-экономических формациях (если и когда решался). В качестве зарубежного примера можно обратиться к Исландии, где создание специального, точнее, узкоспециализированного одноинстанционного суда для рассмотрения дел в отношении высших руководителей страны было предусмотрено Конституцией 1944 г., специальный закон об этом был принят в 1966 г., а единственный раз такой суд был сформирован по результатам экономического кризиса 2008 г. для рассмотрения обвинения в отношении Премьер-министра страны. Обвинялся этот руководитель по четырем пунктам, но вынесенный ему в 2011 г. приговор ограничился признанием его виновным лишь по одному пункту (о свершившемся кризисе он объявил Парламенту с задержкой в несколько часов), и, собственно, этим приговор и ограничился, поскольку от своей руководящей должности обвиняемый был освобожден задолго до вынесения приговора. Автор данной статьи был позднее в Исландии, и, по мере сил и возможностей, постарался ознакомиться и с материалами данного дела, и с самим этим судебным механизмом, созданным в режиме ad hoc. После этого автор пришел к некоторым выводам, в частности о том, что, несмотря на несопоставимость Исландии (где население всего 340 тыс. человек) с Россией и на наличие принципиальных различий в уголовном процессе, подобный судебный механизм может создаваться и в современной России. Главное - судьи этого суда должны представлять, по возможности, все слои общества (все сословия), и тогда никто не упрекнет этот суд в том, что здесь «рука руку моет». Да и взгляд исторический, по сути, ту же цель преследует. А фраза немецкого историка К. Хамне: «История не знает слова «если»», здесь не имеет значения. К тому же, история явно знает сослагательное наклонение (иначе, откуда это выражение появилось бы в филологии, да и без этого наклонения она превратилась бы в фаталистическую летопись). Именно в рассмотрении различных исторических альтернатив исторический экскурс представляет для исследователей-юристов сегодняшнего дня особую ценность. А историко-правовая проблематика Высшего Суда Российской Империи интересна еще и потому, что этот судебный орган малоизвестен даже в среде специалистов по истории российского правосудия. Например, в кандидатской диссертации А.В. Калиниченко (во всяком случае, в его автореферате) Высший суд Империи практически отождествлен с Правительствующим Сенатом. В данном реферате прямо сказано: «Учреждение Сената в 1711 г. явилось основным фактором становления высшего судебного органа Российской империи». Таковым Сенат рассматривался этим автором и в более поздние исторические периоды. Да и в сравнении с более ранними - тоже. Он пишет: «До учреждения Сената функции высшей судебной власти в России исполняли лица, обладающие высшей административной властью»1. И это, (в диссертационном исследовании, к тому же) несмотря на наличие диссертационного исследования, защищенного на эту же, в общем, тему двумя годами ранее2. А также, несмотря на то, что Правительствующий Сенат не был безоговорочно Высшим, даже в инстанционном смысле, судебным органом Империи. В юридической литературе указывается: «Под личным председательством императрицы (Анны Иоановны - М.К.) был учрежден Высший суд, который мог пересматривать решения Сената»3. И то, что первая из названных диссертация - историко-право-вая (защищена по специальности 12.00.01), а вторая - «чисто» историческая» (защищена по специальности 07.00.02 - отечественная история), лишь подчеркивает тот факт, что в среде юристов-историков, специализирующихся на проблематике развития механизма российского правосудия XVIII века и более позднего времени, информация о деятельности Высшего Суда Империи в должном объеме в научный оборот не введена. Это обстоятельство отмечено и в монографической литературе. Так, Д.О. Серов прямо отмечает: «Высший суд остался ни словом не упомянут в череде отмеченных выше работ как по истории отечественного суда, так и по истории судебных преобразований Петра I - от труда Т.С. Мальгина «Опыт исторического исследования и описания старинных судебных мест Российского государства» 1803 г. до фундаментального шеститомника О.Е. Кутафина, В.М. Лебедева и С.Г. Семигина «Судебная власть в России» 2003 г. и диссертационного исследования Л.А. Хрусталева 2004 г. ______________________ 1 Калиниченко А.В. Сенат в системе судебной власти Российской империи. Автореферат канд. юрид. наук. Ставрополь, 2011. 2 Боленко К.Г. Верховный уголовный суд в системе российских судебных учреждений первой половины XIX века. Автореферат... канд. историч. наук, - М., 2009. 3 Кутафин О.Е., Лебедев В.М., Семигин Г.Ю. Судебная власть в России: история, документы. В 6-ти т. Т.II. «Период абсолютизма». - М.: Мысль, 2003. С. 214.
Думается, что подобная ситуация объяснима тем, что, с одной стороны, как уже говорилось, архив Вышнего суда сгорел в кремлевском пожаре 29 мая 1737 г., а с другой, ни один акт, касавшийся этого суда, не попал на страницы Первого Полного собрания законов1. Что касается упомянутого шеститомника, то Д.О. Серов не совсем прав, о чем будет сказано ниже. Вообще-то, он в своей добротной монографической работе, посвященной судебным преобразованиям Петра I, Высшему (Вышниму, а также иногда именовавшемуся тогда Верховному, Генеральному Вышниму и др.) суду посвятил отдельный параграф: «Вышний суд - несостоявшийся суд высшего звена в реформированной судебной системе России 1723-1726 гг.». И в этом параграфе приводит ряд источников, посвященных данному суду, но не все, не называет, например, работу Н.М. Корнеевой2. Однако большее недоумение вызывает его утверждение о том, что этот Высший (Вышний) суд не состоялся. Как Верховный Суд, стоящий инстанционно над нижестоящими, суд высшей судебной инстанции Империи, он, действительно, не состоялся. Да он и не претендовал на это, и не замышлялся изначально при его создании на эту роль. А вот в качестве узкоспециализированного моносуда, осуществляющего правосудие в «импульсном» режиме, как суд ad hoc, он состоялся вполне. Да, и «разовым» он сразу же не был. Сам Д.О. Серов отмечает, что «учредительным актом об основании Вышнего суда следует признать собственноручно написанный Петром I Указ от 9 февраля 1723 г. «О формировании специального судебного присутствия для рассмотрения дела сенатора П.П. Шафирова и обер-прокурора Сената ГГ. Скорнякова-Писарева». Вынесение приговора этим подсудимым состоялось 12-16 февраля 1723 г.». Затем Д.О. Серов указывает: «Однако далее вместо упразднения, выполнившего свою задачу временного судебного присутствия, последовала его реорганизация в постоянно действующий судебный орган». ______________________ 1 Серов Д.О. Судебная реформа Петра I: Историко-правовое исследование. Монография. М.: ИКД «Зерцало-М», 2009. С. 317. 2 Корнеева Н.М. Верховный уголовный суд в России в ХIХ-ом - начале XX в.. // Вопросы архивоведения и истории государственных учреждений /ТТГИА СССР. Л. 1989, С. 113-129 (Рукопись депонирована в СИФ ОЦНТИ ВНИИДАД по документоведению и архивному делу 22.01.1991. № 086-91).
Выше упоминалось, что именного указа на этот счет выявить к настоящему времени не удалось, не исключено, что таковой указ не обрел письменной формы. Как бы то ни было, уже 15 февраля 1723 г. Петр I направил в производство Вышнего суда подборку особо важных уголовных дел по обвинению высокопоставленных должностных лиц в преступлениях против интересов службы1. И далее Д.О. Серов пишет (со ссылками на соответствующие источники): «В первое время после основания Вышний суд состоял из судебного присутствия («собрания») и канцелярии. В число 10 судей, назначенных Петром I особым указом от 9 февраля 1723 г., вошли несколько сенаторов, шестеро генералов и офицеров гвардии, а также московский вице-губернатор И.Л. Воейков. Канцелярию Вышнего суда образовали служащие, расположенных в Москве различных органов власти, временно направленные в село Преображенекое. В марте 1723 г. небольшая часть прикомандированных была возвращена на прежние места службы, а остальные продолжили работу в Вышнем суде на постоянной основе»2. Ну а раз на «постоянной основе», то и суд был тогда постоянно действующим, а не «разовым». Больше того, он воистину был Высшим. Д.О. Серов прямо указывает: «Иерархический статус Вышнего суда с самого начала был высок. Уже первое из известных к настоящему времени обращений суда к Правительствующему Сенату от 30 января 1723 г. озаглавлено как «ведение» (каковым термином тогда обозначалось обращение к равностатусному высшему органу власти). Как явствует из архивных и опубликованных источников, именно «ведениями» на всем протяжении существования Вышний суд сносился и с Сенатом, и со Святейшим Правительствующим Синодом. В свою очередь, в центральные и местные органы власти, а также в конторы Сената Вышний суд направлял исключительно «указы», исправно получая в ответ «доношения» (данным термином в XVIII в. именовались документы, посылавшиеся нижестоящим органом власти в вышестоящий). ______________________ 1 Серов Д.О. Цит. раб. С. 317-318. 2 Там же. С. 319.
Таким образом, исходя из формального критерия, Вышний суд следует неоспоримо признать высшим органом государственной власти Российской империи. В этой связи не приходится удивляться, что иностранный наблюдатель, польский посланник И. Лефорт, сообщал (в донесении от 12 ноября 1723 г.), что Вышний суд «выше Сената и всех коллегий»1. Весьма примечательно, что в компетенцию Вышнего суда входило почти исключительно отправление правосудия. Из дополнительных функций суд имел единственную - судебно-исполнитель-скую, что приводило к временному поступлению на баланс суда конфискованного имущества и денежных средств осужденных. Однако при этом все его судьи неизменно сохраняли параллельные служебные обязанности. К примеру, судья Я.В. Брюс состоял одновременно сенатором, президентом Берг-коллегии и начальником Канцелярии главной артиллерии, а судья А.Ф. Бредихин - командиром 9-ой роты Преображенского полка. Показательно и то, что юрисдикция Вышнего суда распространялась в полной мере и на священнослужителей, причем независимо от их сана и занимаемой должности2. Точное количество дел, находившихся в производстве Высшего суда Империи (на этом этапе его «импульсного» существования) не известно. Д.О. Серов полагает, что оно «вряд ли будет когда-либо установлено - из-за гибели архива суда». Столь же неопределимо в точности и число лиц, побывавших под судом Вышнего суда, и под следствием его контор. Яснее картина с подсудимыми, в отношении которых Вышний суд вынес приговоры. Насколько удалось установить Д.О. Серову, таковых было 29 человек. По приговорам Вышнего суда, один подсудимый был оправдан (В.Н. Татищев), шесть человек казнены, прочие осуждены к иным видам наказаний. При этом вынесенные Вышним судом приговоры неизменно утверждались Петром I3. ______________________ 1 Там же. С. 320-321 (со ссылкой на: Дипломатический документы, относящиеся к истории России в XVIII столетии // Сб. РИО. СПб., 1868. Т. 3. С. 365). 2 Там же. С. 322-323. 3 Там же. С.С. 323, 324.
Но этот Суд был исключительно детищем Петра I. Его свертывание началось сразу после кончины Императора посредством «закрытия» находящихся в его производстве дел без направления новых. А де-юре упразднение Вышнего суда состоялось по закону от 14 марта 1726 года. Мероприятия по ликвидации суда не затянулись. Согласно записи Расходной книги Вышнего суда 1726 г., 3 декабря 1726 г. имущество и архив суда были перевезены на складирование из Зимнего дворца на другой берег Невы, в здание на Троицкой площади, где прежде размещалась Камер-коллегия. Так прекратил существование Вышний суд»1. В действительности же прекратил свое существование этот конкретный судебный орган в качестве постоянно (хотя и непродолжительное время) действующего, но не как государственный институт. Однако он возникал и позже. Например, под личным председательством императрицы (Анны Иоановны - М.К.) был учрежден Высший суд, который мог пересматривать решения Сената2. Таким «разовым», правда, чрезвычайным судом в чрезвычайных обстоятельствах, классическим по форме судом ad hoc был созданный для суда над декабристами Верховный уголовный суд. Провозглашению создания этого Суда Император Николай I посвятил специальный Манифест «Об учреждении Верховного уголовного суда для суждения злоумышленников, открывшихся 14 декабря прошлого 1825 года», который он подписал 1 июня 1826 г. В этом Манифесте он подвел итог деятельности учрежденной им специальной Следственной комиссии: «... Комиссия наконец достигла цели, ея предназначенной, и в окончательном донесении представила нам всю совокупность ея изысканий с приложением в подлиннике всех доказательств, на коих они утверждаются. При рассмотрении и сего донесения и приложений к оному, представляются в них два рода обвинения, очевидно различных: обвинения тяжкия - в преступлениях государственных, в замыслах долголетних, обдуманных и упорных, постоянно и непреклонно к одной пагубной их цели устремленных; и обвинения в поступках, коих начало состояло в малодушии, в слепом доверии к другим, в неумении проникнуть в их тайны, или в кратковременном порыве страстей, раскаянием сопровождаемом, и вообще в намерениях колеблемых, без цели постоянно определенной, а паче всего без участия в каком-либо действии. Сии последния обвинения сами по себе подлежат действию мер исправительных; первыя же, хотя в разных степенях, но все, относясь более или менее к самому существу и средоточие злоумышлении, все равно подлежат одному и тому же суду». ______________________ 1 Там же. С.С. 327, 328. 2 Кутафин О.Е., Лебедев В.М., Семигин Г.Ю. ... Т. II..., С. 214.
Обосновав, таким образом, необходимость суда над декабристами, Император далее в Манифесте указал: «_ Сей суд положили мы составить из трех государственных сословий: Государственнего совета, Правительствующего сената и Святейшего Синода, присоединив к оным несколько особ из высших воинских и гражданских Чиновников. Председатель и члены Следственной Комиссии не будут в нем присутствовать. Таковым устройством сего суда Мы желали не токмо сохранить законную силу прежних примеров; но еще более желали означить, что мы всегда признавали дело сие делом всех истинных сынов Отечества, делом всей России. Вверяя сему Верховному уголовному суду участь обвиняемых, Мы единого от него ожидаем и требуем: справедливости, справедливости нелицеприятной, ничем не колеблемой, на законе и силе доказательств утверждаемой. По совершении суда, и по поднесении нам доклада, приговор онаго со всеми обстоятельствами будет предан во всеобщее известие»1. В современной юридической литературе (со ссылками на соответствующие источники) отмечается, что 1 июня 1826 г. Император подписал названный Манифест, Указ Сенату о составе суда, рескрипт министру юстиции о его обязанностях в качестве генерал-прокурора и другие документы. Опубликован был лишь один Манифест, так как остальные акты решено было не предавать гласности. ______________________ 1 Полное собрание законов Российской Империи (II), Т. XL. № 381. С. 514-515.
В соответствии с Указом от 1 июня 1826 г. в состав суда вошли: в качестве председателя - П.В. Лопухин, как председатель Государственного Совета (на случай его болезни была предусмотрена замена в лице А.Б. Куракина); представители трех «государственных сословий» - 18 членов Государственного Совета (в том числе М.М. Сперанский и Н.С. Мордвинов); 36 членов Сената и три представителя Синода; 15 представителей высших военных и гражданских должностных лиц. Членами суда были назначены особо доверенные и приближенные к императору лица, представители высшей бюрократии и титулованной знати»1. Как известно, 12 июля 1826 г. приговор был подписан и конфирмован, а на следующий день - исполнен посредством «обряда казни», определенного Императором. Но «официализировался» на законодательном уровне Высший Суд Российской Империи лишь в ходе Судебной реформы 1864 г. Ст. 1062 «О производстве в ведомстве Верховного уголовного суда» Учреждения судебных установлений устанавливает, что «Верховный уголовный суд, утверждаемый каждый раз по особому Высочайшему указу, составляется под председательством председателя Государственного Совета и председателей департаментов совета и первоприсутствующих в кассационных департаментах Правительствующего Сената и в общем их собрании». Предварительное следствие по государственным преступлениям, подведомственным этому Суду, производилось, как это было предусмотрено ст. 1063 названного акта, одним из сенаторов кассационных департаментов Сената по Высочайшему о том повелению, а прокурорские обязанности по этому следствию возлагались на министра юстиции. Далее, по окончанию предварительного следствия, дело вносилось в Верховный уголовный суд министром юстиции с обвинительным заключением или с заключением о дальнейшем направлении дела. В судебном процессе подсудимым (в силу ст. 1064 Уложения) предоставлялись установленные законом средства судебной защиты, но защитниками могли быть «только лица, удостоенные звания присяжного поверенного». Ход судебного процесса в Верховном уголовном суде, похоже, вовсе централизованно не регламентировался. ______________________ 1 Кутафин О.Е., Лебедев В.М., Семигин Г.Ю. ... т.II, С. 396-397.
Но ст. 1065 Уложения однозначно устанавливала: «Приговоры по делам, подведомственным Верховному уголовному суду, постановляются сим судом окончательно, без допущения отзывов или жалоб, но с принятием от подсудимых просьб о помиловании, которые и представляются на Высочайшее усмотрение порядком, определенным в статьях 1060 и 1061»1. 7 июня 1872 г. в Собрании узаконений была закреплена новая редакция (№ 53 за 1872 г.) понятия государственного преступления, судопроизводство по которому осуществлялось Верховным уголовным судом: «... когда по случаю обнаруженного в разных краях государства общего заговора против верховной власти или против установленного законами образа правления или порядка наследования престола последует Высочайший указ о рассмотрении дела в сем суде». Статьей 1076 было предусмотрено: «Верховному уголовному суду предаются за преступления должности членов государственного совета, министры и главноуправляющие отдельными частями». Эта статья устанавливала: «Высшие чины, занимавшие должности первых трех классов как по судебному, так и по административному ведомствам, предаются суду за преступления по должности не иначе, как по Высочайше утвержденному мнению Государственного Совета, которое служит основанием обвинительному акту». А ст. 1112 устанавливала: «Верховный уголовный суд, учреждаемый для суждения членов Государственного Совета, министров и главноуправляющих отдельными частями (ст. 1076), составляется, и производит дела порядком, определенным в статьях 1062 - 1065». В современной научной юридической литературе со ссылками на соответствующие источники отмечается, что Верховный уголовный суд (ВУС) как в до, так и в пореформенной России «был не постоянно действующий орган, а суд, создаваемый ad hoc, «под процесс», который имел дело с наиболее опасным и «необычным» антигосударственным деянием, как правило, напрямую, лично затрагивавшим царя. И за более чем столетие (1764-1889 г.г.) Верховный уголовный суд создавался всего шесть раз. Впервые он был учрежден в 1764 г. по делу В.Я. Мировича, обвинявшегося в попытке освобождения «таинственного узника № 1» Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича. В 1771 г. он судил участников «Чумного бунта» в Москве, во время которого был убит архиепископ Амвросий; в 1774 г. - учрежден для суда над Е.И. Пугачевым и его соумышленниками, а наиболее известный процесс в Верховном уголовном суде прошел в 1826 г. по делу о восстании декабристов. ______________________ 1 Электронный диск «Судебные уставы. 20 ноября 1864 г. - с разъяснением их по решениям кассационных департаментов Правительствующего Сената. Подготовлен к выпуску Российской Академией Правосудия, выпущен в 2008 г. «Директмедиа Паблишин»; Компьютерный диск: «Свод Законов Российской Импери. С.-Петербург. Русское Книжное Товарищество «Деятель» 1912 г. Специальное подарочное издание. КонсультантПлюс, 2008.
Состав этого судилища, как указывается в цитируемом источнике, разумеется, не был четко установлен, и каждый раз определялся царем. Обычно в него входили представители Сената и Синода, президенты всех коллегий, члены Государственного совета, иногда назначались особые высшие должностные лица (процесс декабристов)1. Возможно, как отмечают эти исследователи, чрезмерная громоздкость и избыточно высокий, с точки зрения властей, для обычных революционеров состав и церемониал Верховного уголовного суда объясняется тем, что в пореформенный период он создавался и действовал лишь дважды. В первый раз он был учрежден высочайшим указом, данным Правительствующему сенату 28 июня 1866 г. для суда над Дмитрием Каракозовым, стрелявшим в царя, и участниками тайного революционного общества, готовившего государственный переворот (Николай Ишутин и др.). Предание Каракозова и «ишутинцев» Верховному уголовному суду было, в некотором смысле, юридической натяжкой, несколько вольным толкованием... Создание в Москве тайного общества «Организация» Ишутиным было квалифицировано как заговор, а совершенное Каракозовым в Петербурге, независимо от «Организации», «неслыханное в России преступление» - покушение на Александра II - как «обнаружение заговора в разных краях». ______________________ 1 Шахрай С.М., Краковский К.П. Цит. раб. С. 211
Второй в пореформенный период случай учреждения Верховного уголовного суда имел место для рассмотрения дела Александра Соловьева, покушавшегося 2 апреля 1879 г. на жизнь императора Александра II. Следственная комиссия во главе с сенатором С.И. Леонидовым, действовавшая весьма быстро, занималась расследованием в свете «преданий старины глубокой». Образованный царем 11 апреля 1879 г. ВУС в течение одного дня (25 мая) рассмотрел дело А.К. Соловьева. Подсудимый, признавший свою вину в покушении на царя под влиянием социально-революционных учений, был приговорен к смертной казни и уже через три дня казнен1. А вот дело в отношении бывших членов Государственной Думы III созыва от социал-демократической фракции Г.С. Кузнецова, И.П. Покровского и Е.П. Гегечкори, обвинявшихся по ст. 1535 Уложения «О наказаниях» (1913-1915 гг.), он так и не вынес. Это дело возникло в связи с выступлениями социал-демократов в Думе, обвинениями в адрес «черносотенцев» и поддержавшего их правительства. Власти рассчитывали использовать судебное преследование для наступления на свободу думских речей. Однако в 1915 г. дело было приостановлено в связи с призывом в действующую армию одного из фигурантов - врача Покровского, но так и не возобновилось2. Причину этому в указанном источнике (со ссылкой на современных исследователей Н.М. Корнева, К.Г. Боленко) усматривают в том, что для долгого сохранения Высшего уголовного суда как органа по делам о служебных преступлениях высших должностных лиц в самодержавной России были существенные основания. В первую очередь была необходимость соединить две идеи. Во-первых, декларировать ответственность, в том числе судебную, всех представителей администрации, за исключением монарха. Этого требовала еще давняя идея ограниченного законами самодержавия, и еще более настоятельно - дух реформы 1864 г. Во-вторых, требовалось отделить министров от других представителей высшей бюрократии, обеспечив им суд более высокий по статусу, уровню судебной коллегии и месту в процессе самого государя. Этого требовало самое место министров в бюрократической и политической иерархии - как формальное, так и сложившееся в ходе развития в России министерской системы. ______________________ 1 Там же. С.С. 212, 214. 2 Шахрай С.М., Краковский К.П., цит. раб., С. 215.
Для того, чтобы этот суд превратился в действующий орган по делам о должностных преступлениях, необходимы были или системный конфликт государя с верхушкой бюрократии, или высокая степень его отстраненности от формирования кабинета. Мощное революционное и либеральное движение с одной стороны, и живучесть самодержавно-монархических традиций на самых разных социальных этажах с другой, делали маловероятным оба сценария, во всяком случае, до революции 1905-1907 г.г. Сохранение за царем согласно Основным законам 1906 г. всей полноты исполнительской власти оставило за названным судом как органом по должностным преступлениям функции законодательно необходимого, но в действительности виртуального учреждения, хотя общее понижение формального статуса данного суда было небольшим шагом в сторону либерализации законодательства о должностных преступлениях, поскольку министры приравнивались к депутатам Государственной Думы1.
Доступ к документам и консультации
от ведущих специалистов |