Диалог Восток-Запад и Великая степь: Моральные ценности и дипломатия с древних времен до современности (Тажиев Аскар Сагиевич)

Диалог Восток-Запад и Великая степь: Моральные ценности
и дипломатия с древних времен до современности [1]

Тажиев Аскар Сагиевич[2]

ABSTRACT: According to conventional wisdom, for centuries the Steppe was a place of constant game between powers and infightings between the «plundering nomads» raiding, occasionally, sedentary neighbors. Also, scholars viewed the Great Steppe as a bridge between Eastern and Western civilizations. The revolution in archaeogenetics which took place during the last decades prompted some researchers to reconsider, previously ignored, scarce historic evidences that nomadic empires were a rich source of culture and technologies for many peoples. Moreover, this paper demonstrates that virtues of the Great Steppe elements were significant factors in securing their ruling position in China, Persia, India, Egypt as well as in Europe. Hence, it suggests a new field of studies: moral values of the Steppe and its influence upon the formation of the values system of other people. Revival of the humanistic values of the shared nomadic-settled and Islamic-Christian heritage is vital to counter neo-liberal fundamentalism, for harmonious internal development and the diplomatic solutions of present «war and peace» issues.

KEY WORDS: Steppe, technologies, religions, culture, civilizations, values, East-West, international relations.

Вступление

Контакты между Евразийской степью и внешним миром, особенно с бронзового века до конца XVI века, были главной силой человеческого прогресса. Кочевые и оседлые общины формировались под воздействием одинаковых человеческих потребностей, природных явлений, трагических периодов войн и взаимовыгодной торговли и других факторов. Они заимствовали друг у друга языки, традиции, идеи, навыки, инновации, мировоззрение и религиозные практики. Тем не менее, стереотипное восприятие четко разделенных ролей «варварских» и «цивилизованных» народов в историческом процессе сохраняется среди ученых, политиков и, соответственно, общественности на протяжении веков. В статье предлагается рассмотреть такие искаженные представления, в частности, осветив некоторые аспекты исследований гуннов, скифов и других кочевников.

Устаревшие дискурсы начали меняться в связи с археологической и генетической революциями (археогенетика) в Степи в последние десятилетия. Сенсационные открытия, подкрепленные новыми историческими свидетельствами, ошеломляют исследователей, которые продолжают вводить новые факты, источники и данные в научный оборот [1]. Ученые начинают признавать необходимость возрождения междисциплинарного подхода в социальных и гуманитарных науках, необходимого для получения более достоверной информации о культурных и исторических явлениях.

Таким образом, данная работа выделяет два противоположные подхода, применяемых различными субъектами в области науки, политики и дипломатии, которые поддерживают или подрывают межконфессиональный и межнациональный мир.

Один фокусируется на стереотипном представлении об «инаковости» культурных традиций, обычаев, а также этническом или расовом превосходстве, и распространяет его. В корне такого подхода лежат невежество и особые политическими интересы, вызывающие напряженность и конфликты (пример исламофобии).

Другой подход основан на общих исторических, цивилизационных основах, идентичности и ценностях, но он пока не получил широкой поддержки в международных отношениях.

К сожалению, даже такие влиятельные ученые как Николай Крадин (2006, 2018) представляют новые интерпретации установленных фактов, пренебрегая альтернативными авторитетными мнениями. Проблема научной беспристрастности усугубляется деструктивными последствиями всеобъемлющего неолиберального фундаментализма и его побочного продукта - нео-евроцентризма в гуманитарных и социальных науках [2]. Поощрение культуры сосуществования и мира во многом зависит от непредвзятого подхода ученых, равно как и от честности политиков, дипломатов и общественных деятелей, если не в большей мере.

В следующих частях этой статьи рассматриваются возникающие тенденции, касающиеся альтернативного мирового порядка, который должен в большей степени учитывать трансверсальные ценности, нежели универсальные/«универсализированные» [3]. При этом подчеркивается значимость концепции общей исламо-христианской цивилизации и других подобных гуманистических основ [4].

В данном контексте утверждается, что контакты в древней Степи характеризовались, чаще всего и вопреки распространенному заблуждению, естественным мирным взаимообменом, взаимными уважением, выгодой и балансом интересов. При рассмотрении темы «Восток-Запад» в новых исследованиях отмечается, в целом, историческое значение Степи в международных отношениях [5]. Также ведется обширное изучение социально-экономических и политических вопросов в Центральной Азии. Однако, практически отсутствуют системные исследования моральных достоинств степных народов и их влияния на ценности соседних и других народов. Поэтому, освещая некоторые из указанных аспектов, данная статья предлагает новый фокус для исследований: влияние степной традиции и этики на появление трансверсальных ценностей.

Далее отмечается, что только Диалог может способствовать истинному пониманию общего цивилизационного наследия и ценностей. Изучение древнего опыта людей, в частности, аспекты взаимодействия народов и культур на Шелковом пути, актуально как никогда.

Эта статья посвящена великим сыновьям казахской степи, дипломатам, лингвистам и общественным деятелям: Назиру Тюрякулову, который внес огромный вклад в развитие отношений между Советским Союзом и Саудовской Аравией, и нашему современнику Олжасу Сулейменову, выдающемуся интеллектуалу и знаковой фигуре в деле сближении Востока и Запада. Также необходимо отметить переплетение символизма и содержания в том, что политика вновь избранного Президента Республики Казахстан Касым-Жомарта Токаева, открывающая исторический этап диалога и справедливости в обществе, будет основываться на глубинных ценностях великих предков казахов. Эти ценности «по-прежнему являются первозданной основой современного государства, которое стремится быть признанным привилегированным центром мирных контактов религий и цивилизаций» [6].

Тематическое исследование: хорошие («прогрессивные») и плохие («деструктивные») варвары?

В качестве примера можно привести возродившийся многовековой евроцентристский взгляд на гуннов и другие «азиатские племена», проходящий через всю книгу Томаса Дж. Кроугвелла «Как варварские вторжения сформировали мир» (2018). Она написана скорее в популярном, чем научном жанре: в тексте нет ни ссылок на мнения, альтернативные автору, ни сносок и т.д. Тем не менее, учитывая пропаганду и продвижение книги в СМИ как научной, «легко читаемой и авторитетной», следует рассмотреть ее, хотя бы частично.

Например, автор безаппеляционно заявил, что вклад гуннов в цивилизацию был «почти нулевым». Книга наполнена его уничижительными суждениями об этих бродяжничающих убийцах-разрушителях, которые не основывали королевств и городов, не открывали новые торговые пути, не создавали ни технологий, ни произведений искусства [7, с. 37]. Читая описание гуннов, можно почувствовать отвращение Дж. Кроугвелла даже к их внешности.

Напротив, «совершенно бесстрашные в битве» викинги были представлены как «проницательные стратеги, искусные поселенцы и полные энтузиазма торговцы». Викинги, как и готы, «по крайней мере, были христианами» (!) и имели красивые голубые глаза и светлые волосы, что, видимо, также подразумевало их цивилизованность и превосходство над другими варварами. Они основали Дублин, Уэксфорд и другие первые города в Ирландии как центры международной торговли и «даже ввели монеты в ирландскую экономику» [там же, с.12, 18].

По мнению автора, «никто не знает, что произошло с гуннами». Помимо фактических ошибок, Дж. Кроугвелл чересчур свободно интерпретировал и избирательно использовал данные из одного из самых надежных источников об отношениях между римлянами и гуннами - записи историка и юриста Приска Панийского о миссии императорского посольства при дворе гунна Аттилы в 449 году. В них содержатся ценные наблюдения, отличающиеся от описаний Дж.Кроугвелла, о характере самого устрашающего противника Римской империи. Например, читатель может узнать из этих записей, а также из многочисленных научных исследований по данному вопросу, что, будучи щедрым по отношению к своим людям и гостям, сам Аттила был безразличен к роскоши; спокойный и нежный со своими близкими и родными, он был способен на милость по отношению к пленникам и врагам [8]. Помимо этих аспектов, Кроугвелл просто опустил, пожалуй, самую важную часть - рассказ Прискуса об исповеди грека, освобожденного из рабства его хозяином-гунном. Этот рассказ говорит сам за себя: «Он считал свою новую жизнь среди скифов (как они называли гуннов) лучше прежней, среди римлян, а объяснения, которые он привел, были следующими: «После войны скифы ведут спокойную, размеренную жизнь, наслаждаясь тем, что у них есть, и почти никого не трогают». Это контрастировало с ситуацией, с которой греческий беглец сталкивался в Римской империи - с ее высокими налогами, коррумпированной властью, несправедливостью и дороговизной правовой системы [9]. Умеренный во всем, Аттила проявлял мудрость, объединяя силу (или угрозу ее применения) со своими дипломатическими навыками ведения переговоров как с Западной, так и с Восточной Империями. Это во многом объясняет, «каким образом король гуннов сумел заставить правителей самых могущественных империй того периода - Рима и Персии, - считаться с ним как с равным. После того, как его власть была укреплена и спроецирована вовне, лидер гуннов, в целях получения дани и других уступок от своих противников, предпочитал побуждать их к этому мирным способом, заключая соответствующие договоры, а не постоянными грабежами» [10].

Таким же образом скифы, напрямую связанные с гуннами и другими евразийскими кочевыми народами, постепенно получили имидж прогрессивных людей и признание за их поразительные золотые шедевры искусства, работы по металлу и различные инновации.

Так, в 1986 году советский русский академик Борис Пиотровский утверждал, что обширный канал культурных коммуникаций, соединяющий Восток и Запад, был жизненно важен для скифов для получения доступа к центрам развитой культуры и искусства.

Но спустя несколько десятилетий его сын Михаил Пиотровский, директор Эрмитажа (Санкт-Петербург), описывая артефакты из кургана «Аржан-2», отметил, что скифы служили не просто «соединительной трубой» между цивилизациями и культурами: «Это тот оригинальный скифский стиль из Алтайского края, который в итоге пришел в Черноморский регион и, наконец, соприкоснулся с древней Грецией» [11].

В свою очередь, Анатоль Наглер из Германского археологического института (Берлин) разделяет данную точку зрения: «Эти люди были отличными мастерами, что представило скифское качество жизни в новом свете. Отвергнут стереотип, что скифы были просто дикими всадниками и воинами, которые лишь перекочевывали, уничтожая других людей. У них был высокий уровень культурного развития» [12].

Почему научная беспристрастность имеет значение

Указанные и другие подобные свидетельства уровня развития скифов могут с новой силой возобновить соперничество на этнической почве за признание права называться потомками этих великих людей. Соответственно, беспристрастность и точность ученого играют здесь ключевую роль. Например, Стивен П. Данн оценил работу Анатолия Хазанова: «Социальная история скифов. Основные проблемы развития древних кочевников евразийских степей», как «наиболее адекватное отношение к истории и социальной структуре скифов» [13].

Исследование выдающегося советского ученого включало «анализ скифских легенд и традиций относительно их происхождения, семьи и брака, форм социальной организации, существовавшие между семьей и государством, социального расслоения и эксплуатации и, наконец, политической структуры различных скифских царств и различия в характере между ними... в контексте других евразийских кочевых групп» [14].

Тем не менее, Николай Крадин (2006), известный разработкой теории «кочевой альтернативы» государству - «сверхсложного вождества», не включил скифов в свою сравнительную таблицу с информацией о восьми кочевых империях Евразии, определяющей уровень сложности обществ кочевников-скотоводов, в сравнении с другими 186-ю обществами [15]. В свою очередь, Кристофер И. Беквит (2009) утверждал, что скифы сформировали «первую империю степи» [16]. Этот факт также отражен в Британской энциклопедии: «Скифы основали богатую, мощную империю» [17]. Следует отметить, что известное государство-империя Кимаков/Кипчаков (Дешт-и-Кипчак) также не было включено в вышеуказанный сравнительный анализ.

Н. Крадин отмечает, что целью его анализа является не оценка «уровня цивилизованности» кочевников в сравнении с оседлыми людьми, а изучение того, насколько были продвинуты кочевые технологии, по сравнению с технологиями оседло-аграрных цивилизаций. Однако, он все же дал такую оценку: «Довольно часто кочевники захватывали наиболее квалифицированную часть ремесленников во время набегов в соседние страны или в ходе завоеваний. Опыт межкультурного сравнения уровня развития ремесленной деятельности в кочевых обществах и аграрно-городских цивилизациях Востока показывает, что кочевники уступали по этому показанию своим оседлым соседям» (курсив мой - А.Т.) [18, с. 8-9].

Более того, в своем недавнем исследовании (2018 г.) Н. Крадин прямо утверждает: «Мир-системный анализ показал лишь одну роль кочевников в человеческой истории - они были переносчиками информации между устоявшимися цивилизациями в течение длительных периодов времени» [19].

Продолжающаяся подача устаревшего имиджа номадов, при которой игнорируется ряд источников, а также археологических открытий последних десятилетий, удивляет. В этой связи целесообразно сделать два комментария.

Во-первых, со времен повествований Геродота до работ современных ученых накоплено значительное количество научной литературы, подтвердившей, что огромные группы людей в Евразии, которых относили к номадам, фактически, вели полукочевой образ жизни. В 2014 году ЮНЕСКО включила восемь тысячелетних поселений и городищ на территории Казахстана, на отрезке Шелкового пути, в список Всемирного наследия. Указанные и другие античные города являются ярким проявлением отношений симбиоза между неоседлыми и оседлыми сообществами.

Примечательна в этом плане и выставка, посвященная художественному наследию Золотой Орды, которая впервые была организована в 2001 г. в Государственном Эрмитаже. Согласно веб-сайту музея: «Тип культуры, который здесь сформировался, был специфическим, сочетавшим в себе черты кочевой и оседлой культуры, объединяя достижения разных народов, живущих на территориях Золотой Орды. Среди них были монголы, персы, половцы (куманы), волжские болгары, славяне и многие другие. Большая часть существующих артефактов происходит из мест, где раньше находились города, поселения и курганы Золотой Орды. На выставке представлены в основном предметы из золота и серебра (всего более 1000), изготовленные как в степных лагерях, так и в центрах ремесел Золотой Орды».

Во-вторых, из книги классика антропологии Моргана Льюиса (1877) «Древнее общество» можно сделать вывод, противоположный тому, который сделал Н. Крадин: оседлые общины уступали по критериям технологического развития кочевым цивилизациям. Это было предопределено «четырьмя событиями первостепенной важности: а именно, одомашниванием животных, открытием злаков, использованием камня в строениях и изобретением процесса плавки железной руды» [20, с. 41-42].

Археологические находки и исследования знаменитых ученых Зейноллы Самашева, Виктора Зайберта (2018) [21], Кэтрин M. Линдуфф (2008) и ряда других авторов подтверждают, помимо прочего, что все указанные четыре события характерны для кочевых/полукочевых народов Ботайской культуры в Северном Казахстане, а также, в различной степени - других частей евразийской степи [22]. Льюис назвал четвертое изобретение величайшим событием в человеческом опыте, «от него берет начало... основание цивилизации, которое, можно сказать, опирается на этот металл». Затем последовали производство плуга с железной кромкой, более усовершенствованные лопата и топор.

В свою очередь, когда «чистые» оседлые получили от своих соседей эти несравнимо более совершенные орудия, чем их инструменты из дерева и кости, это позволило будущим аграриям перейти от примитивного возделывания почвы к непосредственно земледелию. «Плуг, используемый с тягой животного, может рассматриваться как открытие нового вида искусства. Только тогда и появилась мысль о вырубке лесов под создание обширных площадей для возделывания земли» [23, с. 27]. Это объясняет, почему одомашнивание лошади в Ботайской культуре, около 5500 лет назад, а также изобретение стремени сравнивают, по воздействию на человечество и прогресс, с современным изобретением Интернета и смартфона, если не более того.

На этом фоне казахи будут шокированы, узнав, что их страна была лишена Н. Крадиным (2018) еще и «авторства» на кочевой образ жизни. Он заявил: «На сегодняшний день вопрос о происхождении кочевничества однозначен. Кочевой образ жизни зародился в Восточной Азии примерно на рубеже 2-1 тыс. до н.э.», на территории Северной Монголии, Китая и современной России [24].

Данное утверждение противоречит общепризнанным фактам, вошедшим в научный оборот сравнительно давно. Анатолий Хазанов (1994) в своей книге «Кочевники и внешний мир» даже не рассматривал Восточную Азию как один из потенциальных регионов происхождения кочевников [25]. Другие исследователи также зарегистрировали, что распространение кочевых навыков и образа жизни в целом, из Северного Казахстана и Алтая в Монголию заняло несколько веков.

Виктор Зайберт (2018) подчеркнул: «Степная система жизни дала миру много нового. Степь была не просто коридором (соединяющим страны), как об этом писали в 18-м и 20-м веках, но порождала инновации, распространяя их по всей Евразии. В этом была великая миссия наших степных и древних культур» (круглый стол, посвященный статье Президента Н. Назарбаева «Семь граней Великой Степи») [26]. В то же время, по словам Дэвида М. Каливаса (2002), сорок лет назад Оуэн Латтимор уже представлял кочевые общества как источник культуры - признание, которое обычно предназначалось для частного клуба цивилизаций. «Это выводит работы и идеи Латтимора в качестве противовеса этноцентрическими концепциям и бросает вызов евроцентричным, а также синоцентрическим представлениям о евразийских цивилизациях» [27].

Довольно любопытно, что не только Н. Крадин, но и Т. Барфилд (1989) [28] и некоторые другие ученые никогда не упоминали, не говоря о том, чтобы попытались оспорить, например, следующее мнение признанного авторитета в Евразийском востоковедении Питера Б. Голдена: «Из предметов, найденных в курганах (курганы) этих людей, мы видим, что это была динамичная и богатая цивилизация. Их политическая, военная и общественная организация была на одном уровне, если не превосходила уровень завоеванных ими народов. Более того, у многих алтайских кочевых народов была письменная литература, отличительная черта всех развитых народов» [29, с. 13].

Как показано выше, одно дело - попытаться прояснить аспекты исследования, необходимые для получения дополнительных фактических данных, их последующей правильной интерпретации и далее - чтобы убедить в этом научное сообщество. Не менее трудным всегда было распространять восстановленные знания среди политических и общественных деятелей, особенно если те больше руководствуются своей «повесткой дня». Но указанная задача становится почти нерешаемой в нынешней «новой реальности» фальшивых истин и морали, пронизывающих все сферы человеческой деятельности, включая науку.

Неолиберализм, невежество и «культура» войны

Вездесущность неолиберального порядка считается самым большим препятствием на пути к прогрессу Знания. Основным принципом неолиберализма является обеспечение перехода на рыночные отношения всех экономических, социальных, политических, научных и даже духовных составных частей человеческой деятельности. Осквернение веры, а также дегуманизация религиозных, этнических и других социальных групп стали частью внутренней и внешней политики ряда стран.

«Разрушение Церкви сопровождалось постепенной деконструкцией ее идеологии и осквернением ее традиционного нравственного опыта» [30]. Многие из тех 98% американцев, которые, согласно опросам, всего 50 лет назад верили в Бога, перестали ходить в церковь и сделали своей «верой» неолиберальное «идолопоклонство деньгам и диктатуре», где «вся суть человека сведена к одному: потреблению» [31]. В результате «светской религиозности» общественных наук (Ашем, 2004), последняя является слугой правящего неолиберального политического класса на Западе. Значительный объем научной литературы посвящен проблемам идеологического доминирования, и даже «неолиберального расизма» и «неолиберального фашизма», которые уходят корнями в 1970-1980-е годы.

Представляется, что в основе нынешнего и будущего мирового порядка лежат две концептуальные проблемы, которые требуют дальнейшего рассмотрения.

Первое - это вопросы жизнеспособности неолиберальной системы, зародившейся в 1970-х годах, а также способности геостратегии Збигнева Бжезинского по-прежнему обеспечивать глобальное господство Америки [32] в условиях «технотронной эры». Они связаны с тем, что видение данного автора, отраженное в книге «Великая шахматная доска», предполагает «предотвращение сговора между вассалами и сохранение их зависимости от общей безопасности, сохранение покорности подчиненных и обеспечение их защиты, и недопущение объединения варваров» [33]. Подобные технократические концептуальные рамки, описывающие исключительность сверхгосударства как символа общего (западного) культурного и «идеологического наследия человечества», нашли отражение в книге Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек» (1992) [34].

Сэмуэль Хантингтон, в свою очередь, предположил, что основной источник конфликта будет иметь культурный признак, и что основные конфликты глобальной политики будут происходить между нациями и группами различных цивилизаций [35]. Следует отметить, что критическая масса исследований по теме исключительности США подчеркивает центральность темы расовых различий во всех начинаниях государственного строительства в США, причем исторически «граница проходила, в буквальном и переносном смыслах, по линии раздела между цивилизацией и дикарями...» [36, с. 15]. Четыре компонента американской силовой исключительности: жесткость, хватка, расизм, и гипер-национализм, были определены как «неизменные координаты национализма США» [36, с. 7].

Постоянно изменяются лишь причины, лежащие в основе оправдания лозунга «Америка прежде всего» и цивилизационной миссии этой страны за рубежом. Даже мультикультурный проект был разработан в неолиберальной эпоху для того, чтобы показать, что «мультикультурное патриотическое разнообразие совместимо с оказанием поддержки американской власти» [36, с. 16]. Таким образом, вышеупомянутые и другие признанные современные философы и политологи, которые якобы были оппонентами друг другу - как их представляли в политических и общественных кругах, имели одну общую важную функцию: они создавали «морально-узаконивающие структуры», помогавшие заручиться общественным согласием. Это же применимо к сфере внешней политики, включая генерирование необходимых эмоций у публики для получения если не ее поддержки, то безразличного отношения к применению насилия.

Вторая проблема, как утверждает данное исследование, заключается в том, что сегодня именно указанные «моральные структуры» и являются линиями разлома западного истеблишмента. В 2008 году провал финансовой элиты привел к кризису политической элиты, не сумевшей привлечь банкиров к ответственности. В свою очередь, он перерос в глубокий «кризис доверия» во всем мире, так как общественность не может доверять морально коррумпированным властям. В конце концов, сам Фукуяма объявил Америку «несостоявшимся государством» [37]. Учитывая, что «неолиберальная рациональность» расширила и распространила рыночные ценности на все институты и сектор социального действия, многие ученые считают, что Америка, Запад в целом, потеряли моральный авторитет, чтобы вести человечество к «прогрессу», определяемому к тому же лишь коммерческими категориями [38, с. 39-40].

Последние создали новую реальность, которая отражается в знаменитом соотношении «1% против остальных 99%» беспрецедентно несправедливого распределения национального благосостояния. Согласно одному из определений прогресса, «страна или население осознают прогресс, когда изменение приводит к одному из следующих факторов: увеличение продолжительности жизни, снижение младенческой смертности, снижение заболеваемости, расширение возможностей людей, большее равенство, большая свобода или снижение страха перед другими людьми или перед своими собственными правителями» [39]. Более того, истинный прогресс определяется как прогресс Знания. Неолиберальная система же, наоборот, привела к кризису «псевдоправды», разрушению социальных норм, а «недоверие и подозрения специалистов и экспертов начали отравлять все большее экологическое пространство знаний и практики в нашем обществе» [40].

Моральные ценности и «переформатированный капитализм»

Несмотря на то, что глобализация является впечатляющим проявлением человеческих достижений, особенно в сфере информации и телекоммуникаций, стало очевидным, что этот процесс должен быть «менее экономичным и более гуманизированным».

Для того, чтобы сдерживать и контролировать современный крайний индивидуализм, движимый только погоней за ростом и прибылью, миру нужна альтернативная система моральных ценностей, основанная на солидарности, сострадании, уважении к другим и культурной чувствительности. Такая система, в которой ценилась бы честность, и где значимость людей определялась бы не получением личной выгоды от них, а по пользе, которую они приносят обществу. Дискуссии по некоторым из указанных и многим другим критически важным вопросам развернулись в период после окончания «холодной войны», когда международное сообщество стремилось выработать новые, правильные подходы в международной политике.

Сравнительный анализ «азиатских ценностей», «сетевого капитализма», «азиатско-тихоокеанского века» и связанных с ними проблем, таких как альтернатива западному модернизму, выполненный Ту Веймингом (2006), представляет особый интерес и заслуживает всестороннего изучения. Он отметил, что движущей силой повторной конвергенции в Азии - в отличие от конвергенции, означающей, что остальной мир будет сходиться на современном Западе, было конфуцианское гуманистическое наследие. Первый символ в «Аналектах» Конфуция - это «обучение» (xue), что объясняет успех современной «обучающейся цивилизации» Восточной Азии [41].

Столкнувшись с вызовом жизнеспособности европейских цивилизаций, страны Восточной Азии попытались справиться с ним, внедрив концепцию «Богатая нация и мощные вооруженные силы», которая впоследствии трансформировалось в «Восточная этика и западные технологии». Последнее означало изучение и принятие технологических наработок Запада, оставаясь верным духовным и моральным ценностям Востока [42].

Из этой и последующих частей анализа Ту Вейминга 1990-2000-х годов можно получить определенную картину циклического, сложного взаимодействия азиатских традиционных и современных теорий и практик. Вначале происходило осознание неадекватности местной культурной системы по сравнению с западной, что позволило странам региона достичь немыслимого до того уровня демократии и социальной справедливости. Цивилизация Восточной Азии даже отказалась от многих своих обычаев. Затем она снова стала одним из мировых экономических лидеров, в то время как вестернизация переживала спад. Сегодня, когда Восточная Азия сталкивается с острыми проблемами неолиберальной эпохи, ей снова необходимо выработать четкое представление о том, куда она хочет теперь двигаться.

Поразительно, что анализ Ту Вейминга трансформации системы ценностей в Восточной Азии практически полностью применим к постсоветским государствам в Евразии. Со времени обретения независимости некоторые из них достигли прогресса в развитии рыночной экономики и получили высокую оценку международного сообщества, как в случае с Казахстаном. В 1990-2000-х годах, выстраивая новые социальные отношения и стремясь полностью избавиться от авторитарного наследия, новые независимые государства «просто обратились к готовой культурной модели, обеспеченной западным синтезом» [43]. Но вместе с капитализмом кланового типа, сопровождающимся повсеместной коррупцией, социальной дезинтеграцией и неравенством, возник феномен, несовместимый с национальными традициями и менталитетом: тревожные уровни самоубийств среди молодежи, разводов, брошенных детей и пожилых людей. Как и страны Восточной Азии, Казахстан должен решить, в каком направлении теперь двигаться. Новое руководство страны выразило решимость восстановить социальную справедливость, что должно быть и, уверен, связано с программой «Рухани жангыру» («Модернизация общественного сознания»), нацеленной на возрождение национального духовного наследия, и его объединение с современными приоритетами. Справедливость, социальная солидарность и взаимная поддержка были основополагающими моральными ценностями предков современных казахов на протяжении тысячелетий, по крайней мере, до разрушительных колониальных царских и советских периодов.

Подобная интерпретация культурно-социальных изменений верна и для Ближнего Востока. В этом контексте следует отметить впечатляющую точность прогноза в секретном документе Совета по психологической стратегии президента Трумэна, озаглавленного: «Инвентаризация деятельности правительства США и частных организаций в отношении исламских организаций как аспекта зарубежных операций» (1957 г.): «Будущее направление развития Ислама неясно, учитывая негативную реакцию на влияние Запада и технологий на мусульманские страны. Увлечение материализмом подрывает мусульманские моральные и этические ценности, оставляя многих людей дезориентированными. Интеллектуалы в каждой мусульманской стране ищут ответы и, если не будет достигнут компромисс между исламскими принципами и текущими социальными и политическими тенденциями, духовные ценности Ислама будут утрачены, а движение к материализму ускорится» [44, с. 100].

Таким же образом теперь важно рассмотреть перспективу «Другого», т.е. человека с Запада. В последние годы наблюдаются обнадеживающие тенденции: по обе стороны Атлантики появились предвестники новой политической экономии - более справедливой, более равноправной и основанной на общественных принципах [45]. Это не просто ощущение, что что-то пошло не так с принципом «рынок все решит». Согласно документу Community Wealth Building - стратегии местного экономического развития, представленной британскими левыми силами перед публикацией осенью 2019 г. «Прогрессивного обзора IPPR» - наблюдается «явно растущий системный кризис, который выражается, в том числе, в углублении социальных и экологических проблем и угасании неолиберальной экономической модели, продолжающей генерировать опасное неравенство в распределении богатства и власти». Поэтому «нам нужно двигаться в противоположном направлении, организовывая деколонизацию наших демократических институтов и их восстановление на основе подлинно демократических ценностей и опыта» [46]. Смысл идеи, которая набирает силу в Соединенном Королевстве и Соединенных Штатах, состоит в том, чтобы выйти за рамки неолиберальной, чрезмерно «технократической и экстрактивной модели местного самоуправления» и перейти к Обществу Равных. Более того, эта идея «находится на острие глобальных устремлений, нацеленных на то, чтобы донести радикально новую повестку дня» до государственной власти на национальном уровне [47].

«Что пошло не так?», «что произошло потом?» и куда теперь двигаться. Трансверсальные ценности

Поскольку ситуация на национальных уровнях созревает для больших изменений, многие заинтересованные стороны могут быть теперь готовы рассматривать, обсуждать и принимать соответствующие глобальные концепции и стратегии, которые были представлены ранее. В частности, это относится к концепции выдающегося ближневосточного ученого Ричарда У. Буллиет (2004): «Исламо-христианская цивилизация», которая заслуживает тщательного изучения для принятия необходимых действий. Вышеизложенные «пост-неолиберальные» взгляды, которые формируются как на Востоке, так и на Западе, частично совпадают с некоторыми взглядами данного автора. Существует определенная ирония в том, что вопрос «что пошло не так?», задаваемый сегодня и на который ищут ответ в контексте краха западной неолиберальной системы, в течение нескольких десятилетий был отправной точкой для дискуссий о неудачах современного Ближнего Востока. Р. Буллиет утверждал, что правильнее было задавать вопрос: «что произошло потом?» - чтобы понять, почему и где пути мусульманских и христианских обществ, «братьев и сестер», разошлись в 16-м веке [48].

Используя примеры «модернизаторов против традиционалистов» в Турции, ухудшение системы образования в Египте и другие образцы «светских реформ» в регионе, Р. Буллиет продемонстрировал, как возрастала роль Ислама по мере того, как светские государства на Ближнем Востоке проявляли неспособность обеспечить развитие демократии. «Правящие реформаторы и их советники полагали, что цель достижения паритета с Европой не может быть достигнута без предварительного максимального укрепления авторитарной власти, а это означало уничтожение оппозиционного потенциала, представленного шариатом и улемами» [там же, с. 73]. Это дало обратный эффект в форме «общественного признания религиозных лидеров - несмотря на то, что те и были лидерами нового типа… в качестве противников тирании» [там же, с. 75].

Р. Буллиет утверждает, что Ислам совместим с демократией или экономическим ростом. Ошибкой было навязывание особых «универсальных ценностей» на Ближнем Востоке силой, например, в период после холодной войны. По его мнению, Ислам и Христианство имеют общую духовную основу, в то время как «настоящее разделение происходит между обществом, в котором личность мотивирована духовными и этическими ценностями, и обществом, в котором индивид является инструментом материалистического государства». [там же, с. 99]. Поскольку Ислам и Соединенные Штаты имеют совместимые ценности, следовательно, причина текущих конфликтов заключается в политике принуждения.

Как указано выше, более пятидесяти лет назад политическое руководство США уже имело точный анализ положения дел на Ближнем Востоке. В тот документ вошли факторы, определенные как благоприятствующие сотрудничеству с Западом (общие убеждения, противодействие атеизму, естественное дружелюбие по отношению к незнакомцам), так и несколько факторов, препятствующих такому сотрудничеству [там же, с. 100]. Кроме того, в соответствии с рекомендацией Совета президента Трумэна, в ведущих американских университетах были учреждены региональные исследования. Однако, «основатели ближневосточных исследований проигнорировали рекомендации сосредоточить деятельность на вопросах современного Ислама и, вместо этого, сфокусировали внимание на ближневосточных представителях, пытающихся вести себя как западные люди». Автор, будучи сам студентом, изучавшим Ближний Восток, рассказал о том, как теоретики университетов, охваченные идеей арабской модернизации по западной модели, в обучении студентов исходили, в целом, из «нерелевантности» Ислама [там же, с. 103].