Однако одновременно следует вспомнить про тот факт, что свобода договора не является чем-то совершенно безграничным и абсолютным. Фактически, и в этом следует согласиться с рядом авторов, что свобода договора есть ни что иное как субъективное право, которое, как и любое другое субъективное право, имеет свои достаточно четкие пределы, выверенные практикой правового регулирования договорных отношений, которые проявляются в наличии императивных правил, устанавливающих некие разумные и общеобязательные ограничения, которые стороны трансграничного отношения при всем своем желании обойти не могут. В доктрине были предложены самые различные классификации оснований ограничения автономии воли сторон при выборе применимого к контрактным отношениям правопорядка, однако все они, так или иначе, не обладают системным характером и единством классификационного критерия. Если говорить об ограничениях автономии воли сторон с позиций правоприменительной практики, то представляется необходимым выделить ограничения, носящие универсальный (общепризнанный) характер, и ограничения, обусловленные спецификой той или иной правовой системы. К числу общепризнанных ограничений автономии воли сторон отнесен публичный интерес - речь, в данном случае, идет о реализации позитивной и негативной концепций публичного порядка, а также теории так называемых сверхимперативных норм (норм непосредственного применения). Такие ограничения действительно не являются редкостью: нормы статьи 1193 Гражданского кодекса Российской Федерации разрешают отказаться от применения иностранного права, если последствия такого противоречия не будут сочетаться с основами российского правопорядка, аналогичные правила включены в статью 1090 Гражданского кодекса Республики Казахстан. В Англии оговорка о публичном порядке возникла еще в рамках общего права, вследствие чего не подвергается сомнению тот факт, что судья может «…отказать в применении закона, свойственного договору, если такое применение противоречит английскому публичному порядку»[126]. Фактически суть данного ограничения выражена в нормах статьи 6 Гражданского кодекса Франции, запрещающей частным лицам при заключении договора отступать от «…законов, касающихся публичного порядка и добрых нравов»[127]. Таким образом, подобные ограничения автономии воли сторон не являются чем-то уникальным или специфическим, и здесь все объяснимо и обосновано - ограничения свободы договора направлены на защиту публичного интереса, в силу чего такие ограничения вполне оправданы и не подвергаются сомнениям участниками трансграничных контрактных отношений. Однако помимо данных общепризнанных, универсальных ограничений свободы договора, существуют ограничения иного плана, устанавливаемые исключительно на национальном уровне в пределах национального коллизионного законодательства и общетеоретического подхода к толкованию категории «применимое право». К числу таких ограничений следует отнести пространственные, субъектно-содержательные и источниковые ограничения выбора применимого права. Суть пространственных ограничений автономии воли сторон сводится к ответу на вопрос о перечне правовых систем, которые можно определить как применимые к трансграничным контрактным отношениям. В рамках международного частного права ответ на данный вопрос проявляется в предпочтениях законодателя, выбирающего одну из двух разновидностей автономии воли, признанных в теории классического международного частного права (речь идет об автономии абсолютной и относительной). Развитие коллизионного регулирования выработало определенные традиции, согласно которым правовые системы, базирующиеся на классическом римском праве, признают именно абсолютную автономию воли сторон, не связывая возможность их выбора какими-либо условными категориями (в том числе, категорией наиболее тесной связи). Именно так определена автономия воли сторон в рамках российского (статья 1210 Гражданского кодекса РФ) и казахстанского (статья 1112 Гражданского кодекса РК) законодательства. Правовые системы, тяготеющие к прецедентному праву наоборот, традиционно отдают предпочтение относительной автономии воли сторон, закрепляя в своих правовых нормах так называемый принцип пространственной локализации договора. Так, к примеру, это правило прямо закреплено в статье 1-105 Единообразного торгового кодекса США 1952 года. Вместе с тем, представляется интересным отметить, что английское право отказалось от концепции пространственной локализации договора. Этот подход английского правоприменительного процесса нашел свое отражение в одном из решений Тайного совета, принятом еще в 1939 году, в котором было констатировано, что автономия воли сторон должна превалировать над принципом тесной связи в том случае, если «…выраженное намерение является добросовестным и правомерным (bona fide and legal) и нет оснований для исключения сделанного выбора по соображениям публичного порядка»[128]. Поэтому представляется возможным утверждать, что сейчас и в английском, и в российском, и в казахстанском праве реализована концепция абсолютной автономии воли сторон, при этом такая абсолютность является максимальной - стороны могут выбрать или не выбирать применимое право, такое право может быть связано или не связано с договором, оно может распространяться на весь контракт или его часть, стороны вправе выбрать форму своего соглашения и время его заключения вплоть до разрешения спора из контракта по существу. Субъектно-содержательные ограничения автономии воли сторон связаны, в первую очередь, со степенью определенности и конкретизации выбора сторон. Одним из аспектов данной проблемы является возможность заключения условных соглашений о выборе применимого права, когда выбор применимого права в рамках соглашения фактически является незавершенным и ставится в зависимость от наступления каких-либо условий или же волеизъявления одной из сторон трансграничного контракта. К таким соглашениям большинство правовых систем относится несколько настороженно. Так, к примеру, большинство европейских стран вплоть до 1980 года отрицали допустимость заключения условных соглашений о выборе применимого права. Здесь весьма уместным будет привести вывод английского суда по делу The Iran Vojdan о том, что применимое право является фундаментальной для регулирования контрактного отношения категорией, в силу чего оно «… должно быть встроенным в ткань договора с самого начала и не может дрейфовать неопределенным образом, пока оно не будет в конечном итоге определено по выбору одной стороны»[129]. Однако после вступления в силу Конвенции о праве, применимом к договорным обязательствам (Римская конвенция 1980 г.), впоследствии замененной Регламентом от 17.06.2008 г. № 593/2008 Европейского парламента и Совета Европейского Союза «О праве, подлежащем применению к договорным обязательствам («Рим І»)» преобладающим стал подход, признающий допустимым заключение условных соглашений (в английской правоприменительной практике изменение подхода к условным соглашениям было подтверждено в решении по делу The Star Texas). В российской практике вопрос о допустимости условных соглашений о выборе права является весьма спорным: так, к примеру, Высший Арбитражный Суд РФ отметил, что «…условие контракта о применении норм материального и процессуального права страны истца создало неопределенность в выборе сторонами применимого права»[130], в силу чего отношения сторон были урегулированы посредством коллизионных норм. Отрицательное отношение к условным соглашениям о выборе права также высказывается многими российскими авторами. Вместе с тем, МКАС при ТПП РФ при решении вопросов о допустимости условных соглашений приближается к общеевропейскому подходу, в большинстве случаев признавая заключенность и действительность таких соглашений. Источниковые ограничения автономии воли находят свое выражение в допустимости подчинения контрактных отношений сторон не правовой системе конкретного государства, а иным регуляторам международных частноправовых отношений, т.е. возможности при реализации сторонами международного коммерческого договора принципа автономии воли подчинить свой договор так называемому lex mercatoria. В решении данного вопроса в рамках правоприменительной практики выделяется три подхода. Первый - полное отрицание возможности подчинения контрактных отношений сторон неправовым регуляторам. Такой подход базируется на традиционном позитивистском понимании права, в силу которого правовыми нормами являются только такие правила, которые исходя от государства или, в крайнем случае, признаны (санкционированы) им. В этом смысле lex mercatoria (во всех своих проявлениях) правом не является, в силу чего, не может осуществлять регулирование контрактных отношений сторон. Здесь представляется уместным привести правовую позицию английской Палаты Лордов, высказанную в ходе рассмотрения дела Amin Rashed Shipping Corporation v. Kuwait Insurance Co., рассмотренному в 1983 г., о том, что «…контракты не могут существовать в правовом вакууме», так как свою юридическую силу и правовое содержание они приобретают только тогда, когда попадают в сферу какой-либо системы «…частного права, которая определяет обязательства, принятые сторонами контракта»[131]. Невозможность в данном случае для сторон выбирать в качестве применимого материального права lex mercatoria, исключая национальное право, может также рассматриваться в качестве ограничения их автономии воли, что в целом негативно воспринимается участниками международных коммерческих сделок, которые очень часто желают вообще изъять свой спор или договор из-под действия какого-либо национального права. При этом следует отметить, что сегодня тезис о том, что документы вненационального характера, не имеющие статуса источника международного или национального права, не являются нормами права, способными регулировать гражданско-правовые договорные отношения, является архаичным и не соответствует современной практике международного коммерческого оборота. Неким компромиссом выступает второй подход, ориентированный на то, что выбор сторон неправовых регуляторов, сделанный в виде отсылки к документам вненационального характера, не имеющим статуса источника международного или национального права (принципам договорного права, модельным законам, не вступившим в силу международным договорам, сборникам торговых правил и обыкновений и т.д.), квалифицируется правоприменителем как инкорпорация соответствующих правил в контракт. Такой подход приводит к тому, что правоприменитель демонстрирует уважение к волеизъявлению сторон, однако, вместе с тем, не устраняет применение к контракту коллизионных норм страны суда и императивных норм объективно применимого права. Третий подход является проявлением «чистой» свободы договора, так как в его рамках выбор сторон признается в полной мере, а неправовые регуляторы заменяют собой правовую систему. Данный подход нашел свое выражение в таких документах как Принципы международных коммерческих контрактов УНИДРУА и Европейские принципы договорного права, содержание которых позволяет говорить о lex mercatoria как о «…целостной развернутой системе материально-правовых норм и, имеющей положения, соответствующие общей части гражданского права и по качеству предлагаемого правового регулирования не уступающей, а во многом и превосходящей национальные системы частного права»[132]. Важнейшим преимуществом lex mercatoria является учет специфики потребностей международного коммерческого оборота по сравнению с национальным материальным правом, которое формулируется законодателями, в основном исходя из потребностей внутреннего характера. Следует отметить, что международное и национальное законодательство, в том числе российский Гражданский кодекс, как правило, не включает специальных указаний относительно возможности избрания lex mercatoria в какой-либо его разновидности в качестве применимого к договорным отношениям права. В этой связи для большинства государственных судов, в том числе российских, указание сторонами международного коммерческого договора в качестве применимого права того или иного обычая международной торговли не означает выбора применимого материального права какого-либо государства. Как следствие, такие правила считаются инкорпорированными в договор и применяются наряду с национальным правом, избираемым правоприменителем на основании действующих для него коллизионных норм. Подводя итог, следует отметить, что, безусловно, следует стремиться к максимальной реализации принципа свободы договора, отказываясь от его необоснованных ограничений. И в этом, как представляется, английское право и его опыт являются интересными и положительными, ярко свидетельствующими о последовательном переходе от отрицания принципа свободы договора к его максимальному отражению в правоприменительном процессе.
к.ю.н., научный сотрудник лаборатории правового мониторинга и социологии права Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ, г. Москва, Россия
ЗНАЧЕНИЕ СУДЕБНОГО ПРЕЦЕДЕНТА В РАЗВИТИИ ПРАВОВЫХ СИСТЕМ
Автором рассматривается влияние судебного прецедента на законодательство Республики Казахстан и Российской Федерации. Обращается внимание на значение положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод. В частности, как правовые позиции Европейского Суда по правам человека (далее - ЕСПЧ) и их влияние на развитие и совершенствование системы права государств, ратифицировавших данную Конвенцию. В Республике Казахстан и в России система законодательства построена по принципам романо-германской правовой системы, где источником права является нормативно-правовой акт принятый законодательным органом того или иного государства. В отличие от англо-саксонской правовой системы, где источником права является судебный прецедент. В доктрине Российской Федерации отсутствует единый подход к сущности и содержания понятия судебного прецедента. Например, по мнению профессора Т.Т. Алиева «судебный прецедент - мотивировочная часть решения высшего судебного органа по конкретному делу, которое в дальнейшем будет являться обязательным для судов при разрешении аналогичных дел и имеет силу закона. Судебный прецедент наравне со статутным правом имеет юридически обязательный характер; является источником права в семье общего права»[133]. В теории права под судебным прецедентом понимается судебное решение по конкретному делу, используемое в качестве образца при рассмотрении аналогичных споров и ситуаций[134]. Нельзя не отметить точку зрения о том, что только вышестоящие суды, а именно апелляционные и кассационные суды в своих решениях устанавливают инструктивное и в определенном смысле прецедентное значение для следственной и судебной практики, способствующие установлению единообразия судебной практики[135]. Наиболее точно отражается сущность и содержание понятия судебный прецедент, в работе О.А. Кудинова, а именно «судебный прецедент это решение, вынесенное по какому-либо делу, обязательно для всех судов равной и низшей инстанции при рассмотрении ими аналогичных дел»[136]. Многие ученые[137] России считают, что судебный прецедент это только правовые позиции Конституционного Суда Российской Федерации и Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации. Данное заключение является неоднозначным, так как в законодательстве России отсутствует прямая регламентация данного правила. Но нельзя не отметить, что существует тенденция развития прецедентного права. В положении п. 3 ст. 390 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации (далее - ГПК РФ) регламентировано, что указания вышестоящего суда о толковании закона являются обязательными для суда, вновь рассматривающего дело. Существует также и ряд других проблем по развитию прецедентного права в России, во-первых, потому что отсутствует единообразие судебной практики. Во-вторых, в настоящее время в Республике Казахстан и России каждое судебное решение является судебным прецедентом, потому что дело рассматривается с точки зрения действующего законодательства государства и с учетом фактических обстоятельств по каждому конкретному случаю, иными словами каждое судебное решение в настоящее время, в данных странах является судебным прецедентом. Например, по делам о присуждении компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок в Российской Федерации, отсутствует единая позиция о размере присуждаемой компенсации, о периоде фактического времени который может быть признан разумным сроком судопроизводства. Правоприменительная практика по данной категории дел формируется с 2010 года и по настоящее время, но ряд вопросов остаются открытыми и по сей день. Данная тенденция сохраняется и по другим категориям дел. Поэтому нельзя однозначно утверждать, что в России существует судебный прецедент, как один из источников права, в настоящее время происходит только становление и определение места судебного прецедента в законодательстве России. Следует отметить, что в каждом государстве англо-саксонской правовой системы судебный прецедент применяется по-разному. Правило прецедента в Англии, например, связано следующими положениями: 1) решения, вынесенные палатой лордов, обязательны для всех судов; 2) решения, принятые апелляционным судом, обязательны как для всех нижестоящих судов, так и для самого этого суда (кроме уголовного права). В США правило прецедента не действует так жестко из-за особенностей федеративного устройства страны. Во-первых, Верховный суд США и верховные суды штатов не обязаны следовать собственным решениям, и могут таким образом изменять свою практику. Во-вторых, штаты независимы, и правило прецедента является официально обязательным[138]. Несмотря, на тот факт, что развитие судебного прецедента как источника права в романо-германской системе права находится на стадии становления, в настоящее время существует тенденция сближения правовых систем, а именно романо-германской правовой системы и англосаксонской системы права. Обусловлено ли это глобализацией, развитием цифровых технологий или закономерностью развития современного общества? Данный вопрос остаётся открытым. Некоторые ученые утверждают, что сближение двух правовых систем (континентальной и англо-саксонской) - это объективный процесс, который развивается по многим направлениям. Например, судебный прецедент, несвойственный континентальной системе, прочно прижился на континенте, в том числе в России. И наоборот, письменные начала судопроизводства, в целом характерные для континентального права, получили широкое распространение в США, Великобритании[139]. В Англии проводится реформа гражданского судопроизводства, в результате которой статутное право становится одним из основных источников права, разрабатывается кодифицированное законодательство[140], во Франции происходит усиление судейского нормотворчества, в Германии, Аргентине, Швейцарии, Португалии предусматривается обязанность судьи следовать определенному прецеденту или линии, установленной прецедентом[141]. С данными утверждениями, можно согласиться только отчасти. Так как в России на законодательном уровне отсутствует прямое закрепление судебного прецедента как источника права, в отличии от Республики Казахстан. В соответствии с п. 1 ст. 4 Конституции Республики Казахстан[142] действующим правом являются также и постановления Конституционного Совета и Верховного суда Республики Казахстан. Таким образом, эта регламентация в Конституции Республики Казахстан позволяет утверждать, что в данном государстве произошло сближение двух правовых систем, и данный факт был закреплен на конституционном уровне. Особое внимание следует уделить значению прецедентной практики Европейского Суда по правам человека (далее - ЕСПЧ) для развития системы права России и Республики Казахстан. Правовые позиции ЕСПЧ, оказали существенное значение на развитие законодательства Российской Федерации, в части соблюдения положений Конвенции, а именно п. 1 ст. 6 «права на судебное разбирательство в разумный срок». Внутригосударственное средство правовой защиты права на судопроизводство в разумный срок в Российской Федерации было создано посредством принятия Федеральных законов от 30 апреля 2010 г. № 68-ФЗ «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» (далее - Федеральный закон № 68-ФЗ) и № 69-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с принятием Федерального закона «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок» (далее - Федеральный закон № 69-ФЗ). В связи с тем, что Постановлением Европейского Суда по правам человека от 15 января 2009 г. по делу «Бурдов (Burdov) против Российской Федерации»[143] было установлено систематическое нарушение разумных сроков судопроизводства и исполнения судебных актов, Европейский Суд по правам человека (далее - ЕСПЧ) обязал Россию создать «эффективное внутреннее средство правовой защиты или комплекс таких средств правовой защиты, которые обеспечат адекватное и достаточное возмещение». Это привело к формированию правового института защиты права на судопроизводство в разумный срок в Российской Федерации, с целью устранения нарушения разумных сроков судопроизводства и установленным ЕСПЧ фактом длительности судопроизводства и исполнения судебных актов в России. Один из критериев эффективности гражданского судопроизводства - это своевременное рассмотрение дел, которое подразумевает строгое и неукоснительное соблюдение установленных законом или судом сроков рассмотрения гражданских дел. Внедрение в российское законодательство норм, регулирующих процессуальный порядок получения компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок, должно было положить начало формированию эффективного внутригосударственного механизма защиты права на судопроизводство в разумный срок, однако этого не произошло. В настоящее время данный правовой институт уменьшил количество обращений граждан в ЕСПЧ с жалобами на длительное судебное разбирательство в российских судах. Остается неразрешенной проблема размера компенсации, присуждаемой за нарушение права на судопроизводство в разумный срок: она несоразмерна периоду длительности судебного разбирательства. Отсутствует законодательное закрепление базового понятия - «разумный срок судопроизводства». Это связано с тем, что данный правовой институт имеет особую правовую природу, которая обусловлена его межотраслевым характером, и, следовательно, для преодоления нарушения разумных сроков судопроизводства и процессуальных сроков судебного разбирательства необходимо выработать комплексный подход, который включает в себя устранение не только судопроизводственных причин длительности. В Республике Казахстан, также были приняты поправки в процессуальное законодательство, а именно Уголовно-процессуальный кодекс Казахстана об осуществлении уголовно судопроизводства в разумные сроки[144]. Проблема реализации правовых позиций ЕСПЧ в России и Республике Казахстан заключается в том, что судебные прецеденты должны быть адаптированы к существующей системе законодательства. В частности, на примере процессуального порядка рассмотрения дел о присуждении компенсации за нарушение права на судопроизводства в разумный срок в России только ряд критериев были закреплены в законодательстве, а также были не учтены иные особенности данной категории дел. Так как это связанно со спецификой правовой системы России, разрешение данной проблемы возможно только на законодательном уровне, путём изменений или уточнения нормативно-правовых актов. Следует также отметить, что при формировании правовых институтов необходимо учитывать все его элементы так же как и при внедрении в законодательство того или иного правового механизма. Это позволит уменьшить количество вносимых законодательных изменений в будущем. Потому что некоторые правотворческие новеллы обусловлены существующей действительностью, которые например, сформировались с течением определённого периода времени в правоприменительной практике судов государства, а другие в связи с особенностью правовой системы[145]. В Республике Казахстан защита права на судопроизводство в разумный срок осуществляется только в уголовном процессе, так как данное правило нашло отражение только в одном законодательном акте государства - Уголовно-процессуальном кодексе Республики Казахстан, несмотря на тот факт, что положения п. 1 ст. 6 Конвенции распространяются и на гражданское судопроизводство и на административное судопроизводство. Таким образом, на основании всего вышеизложенного можно сделать вывод о том, что в Республике Казахстан и в России происходят существенные изменения в развитии законодательства, изменяется концепция существующих правовых систем данных государств. Происходят попытки сформировать законодательство с учетом правовых позиций ЕСПЧ и международных актов, усиливается роль и значение судебного прецедента, несмотря на тот факт, что большое количество вопросов в настоящее время остаются не урегулированными. Значение судебного прецедента обусловлено необходимостью, учитывать малоподвижность кодифицированного законодательства, так как в настоящее время происходит не только цифровизация и глобализация общества, но и существуют быстро меняющиеся тенденции в рыночной экономике не только отдельных государств, но и мира в целом. Судебный прецедент в данном случае более подвижен и учитывает особенности каждого конкретного дела с учетом фактических обстоятельств, при этом формирует правовую позицию суда по той или иной категории дел, которые могут быть учтены судами в подобных случаях. Но существует проблема, того что не может быть двух абсолютно одинаковых дел, и в связи с этим необходимо учитывать данную специфику. Исходя, из этого следует отметить, что данный вопрос остается открытым и требует дальнейших исследований.
к.ю.н., ведущий научный сотрудник Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ, г. Москва, Россия
СРАВНИТЕЛЬНО-ПРАВОВОЙ АНАЛИЗ МИГРАЦИОННОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА РОССИИ И ВЕЛИКОБРИТАНИИ: ОПЫТ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ СОВРЕМЕННЫМ ВЫЗОВАМ
На сегодняшний день Российская Федерация, как и Великобритания, входит в десятку мировых лидеров по количеству мигрантов. Как указывалось в докладе Департамента по экономическим и социальным вопросам ООН о миграции в 2017 году, вне страны своей гражданской принадлежности проживает около 258 миллионов человек, при этом имеет место неравномерность их территориального распределения: по состоянию на 2017 год 51% от их общего числа проживал только в десяти странах. В частности, в США в 2017 г. находилось 49,8 млн. мигрантов (19% от общего числа), в Саудовской Аравии и Германии - по 12,2 млн. чел., в Российской Федерации - 11,7 млн. чел, в Объединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии - около 8,8 млн. чел., в Объединенных Арабских Эмиратах - 8,3 млн. чел.[146] Столь интенсивные миграционные потоки повышают риски незаконной миграции, которые, в свою очередь, влияют на общее состояние безопасности в государстве. В этой связи на уровне документов стратегического характера незаконная миграция и в России, и в Великобритании признается угрозой национальной безопасности. В частности, согласно Стратегии национальной безопасности Российской Федерации[147] незаконная миграция указана одной из главной стратегических угроз национальной безопасности. В Стратегии национальной безопасности Великобритании миграция названа глобальной проблемой, при этом, исходя из существующего миграционного давления, подчеркивается необходимость усиления контроля за незаконной миграцией, одновременно указывается, что нужно предлагать защиту тем, кто в ней нуждается[148]. В целом, проблемы, с которыми сталкиваются принимающие государства, являются типовыми: это предупреждение и пресечение незаконной миграции, обеспечение соблюдения баланса публичных и частных интересов при регулировании миграционных процессов (в частности, при воссоединении семей), осуществление дифференцированного регулирования миграции с учетом потребностей в иностранной рабочей силе и др. В качестве общей для Российской Федерации и Великобритании тенденции можно констатировать ужесточение миграционного законодательства, в том числе административной и уголовной ответственности за правонарушения в данной сфере. Так, в Великобритании Законом о границах, гражданстве и иммиграции 2009 года[149] был увеличен срок нахождения на территории государства, необходимый для получения гражданства, с пяти до восьми лет. Кроме того, было предусмотрено, что получение гражданства возможно только спустя пять лет брака с гражданином Соединенного Королевства. Закон об иммиграции 2014 года[150] упростил условия депортации лиц, которым было отказано в предоставлении убежища; кроме того, данный акт обязал владельцев квартир проверять право проживания и осуществления трудовой деятельности у нанимателей. Существенные изменения были внесены Законом об иммиграции 2016 года[151]. Данным актом были введены новые санкции в отношении нелегальных работников и недобросовестных работодателей, предусмотрены меры, направленные на предотвращение доступа незаконных мигрантов к жилью, банковским счетам и водительским удостоверениям, предприняты меры по улучшению координации органов, обеспечивающих соблюдение прав работников и др. В настоящее время продолжается реформирование миграционного законодательства с целью ограничения притока низкоквалифицированной рабочей силы и стимулирования въезда квалифицированных специалистов. Предполагается, что после выхода Великобритании из Европейского Союза гражданам Европейского Союза придется запрашивать рабочую визу, как и иным иностранным гражданам, на территории Великобритании перестанет действовать общий принцип свободного передвижения, существующий в Европейском Союзе (планируется сохранить упрощенный порядок перемещения для нескольких категорий граждан ЕС). Согласно официальным заявлениям параллельно будет реформироваться институт гражданства, в частности, предполагается ввести более жесткие требования к знанию языка для лиц, подающих заявление на приобретение британского гражданства, кроме того, будет предусмотрена возможность лишения британского гражданства для лиц, осужденных за наиболее серьезные уголовные преступления, когда это отвечает общественным интересам[152]. Кроме того, планируется принять дополнительные меры, направленные на обеспечение интеграции иностранных граждан в принимающее общество. В числе последних изменений можно упомянуть существенное увеличение стоимости «иммиграционной медицинской помощи» (IHS), которая дает право доступа иностранным гражданам, пребывающим в Великобритании на срок более шести месяцев, на услуги национальной системы здравоохранения. Следует подчеркнуть, что одновременно принимаются меры, направленные на стимулирование въезда квалифицированных работников, а также работников, в которых имеется необходимость, принимаются меры по содействию образовательной миграции. Миграционное законодательство Российской Федерации за последние несколько лет также было подвержено значительным изменениям. В частности, с 2015 года иностранные граждане, желающие получить разрешение на работу, патент, разрешение на временное проживание или вид на жительство, должны предоставить сертификат, подтверждающий определенный уровень владения русским языком, знание истории и основ законодательства Российской Федерации. Расширен круг лиц, подлежащих обязательной дактилоскопической регистрации. В июле 2018 г. вступили в силу изменения, запрещающие иностранному гражданину становиться на миграционный учет по адресу организации, где он работает, если там он фактически не проживает. Кроме того, был расширен перечень оснований запрета для въезда в Российскую Федерацию иностранному гражданину или лицу без гражданства. Обратившись к официальной статистике, можно увидеть, что за первые восемь месяцев 2018 г. было направлено 183 558 представлений о неразрешении иностранным гражданам и лицам без гражданства въезда в Российскую Федерацию, что почти в два раза больше, чем за аналогичный период 2017 г. (тогда их количество составило 102234)[153]. Проследив динамику правового регулирования ответственности за нарушение миграционного законодательства Российской Федерации, можно констатировать перманентное ужесточение наказаний за правонарушения в данной сфере, систематическую криминализацию деяний, увеличение количества составов административных правонарушений и преступлений. Так, за последние пять лет Уголовный кодекс Российской Федерации был дополнен: статьей 322.2, устанавливающей ответственность за фиктивную регистрацию гражданина Российской Федерации по месту пребывания или по месту жительства в жилом помещении в Российской Федерации и фиктивную регистрацию иностранного гражданина или лица без гражданства по месту жительства в жилом помещении в Российской Федерации; статьей 322.3 «Фиктивная постановка на учет иностранного гражданина или лица без гражданства по месту пребывания в жилом помещении в Российской Федерации»; статья 322 «Незаконное пересечение Государственной границы Российской Федерации» была дополнена новой частью, установившей ответственность за деяния, совершенные группой лиц по предварительному сговору или организованной группой либо с применением насилия или с угрозой его применения. В Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях также был введен ряд новых составов административных правонарушений, в том числе ст. 18.19 «Нарушение правил уведомления уполномоченных государственных органов об обучении или о прекращении обучения иностранных граждан и лиц без гражданства в образовательных организациях», установлена ответственность за проживание гражданина Российской Федерации по месту пребывания или по месту жительства в жилом помещении без регистрации, за нарушение правил регистрации гражданина Российской Федерации по месту пребывания или по месту жительства в жилом помещении (ст. 19.15.2), введена ст. 18.20 «Нарушение иностранным гражданином или лицом без гражданства срока обращения за выдачей патента». Кроме того, была ужесточена ответственность за многие правонарушения в сфере миграции. Как уже было сказано, проблем, связанных с регулированием миграции, достаточно много, в этой связи представляется целесообразным обратиться лишь к некоторым из них. В первую очередь это проблема фиктивных браков, пока не имеющая универсального эффективного решения и сопряженная со значительными трудностями в доказывании самого факта фиктивности. Заключение фиктивного брака в настоящее время рассматривается в качестве одного из основных и наиболее простых способов легализации в стране въезда. Более того, состояние в брачных отношениях с гражданином принимающего государства позволяет в предусмотренных законодательством случаях получать некоторые социальные льготы. На сегодняшний день одним из наиболее простых способов является установление зависимости применения упрощенного порядка въезда, пребывания и получения гражданства принимающего государства от времени нахождения в браке, в том числе за пределами принимающего государства. Как правило, помимо требования определенной длительности брачных отношений устанавливается одновременно требование к возможности материального обеспечения членов семьи, наличия жилья.
Доступ к документам и консультации
от ведущих специалистов |
Содержание Английское право и правовая система КазахстанаEnglish Contract Law and Certain Issues of Court PracticeАнглийское договорное право и некоторые вопросы судебной практикиО восприятии казахстанским законодательством правовой конструкции индемнитиКлассификация договоров по казахстанскому, российскому и английскому праву (сравнительно-правовое исследование)Пределы свободы договора в международных коммерческих отношениях (опыт правовых систем)Значение судебного прецедента в развитии правовых систем Республики Казахстан и Российской Федерации (на примере защиты права на судопроизводство в разумный срок)Сравнительно-правовой анализ миграционного законодательства России и Великобритании: опыт противодействия современным вызовамО необходимости совершенствования правил ответственности за нарушение обязательства на основании положений английского и европейского праваМеждународные арбитражные учрежденияВопросы имплементации отдельных институтов английского договорного права в правовую систему Республики КазахстанСравнительный анализ институтов английского и украинского уголовного права в сфере охраны атмосферного воздуха: виды наказаний и устранение причиненного вредаrepresentations, warranties AND indemnities in English lawLegal regulation of shareholder agreements under the laws of Kazakhstan, Latvia and GermanyВозможность применения добросовестного использования в патентном правеМодель правового прецедента при разрешении частно-правовых споров в Республике КазахстанДвусторонние инвестиционные соглашения Республики Казахстан о гарантиях иностранным инвестициямВстречное удовлетворение в английском договорном правеДоговор и порядок его заключения по английскому правуҚазақстандағы халықаралық валюталық жүйенің құқықтық реттелуінің ерекшеліктеріОсобенности установления содержания иностранного праваСоглашение о выборе права как особый вид частно-правового договораКонфиденциальность в английском правеСравнительный анализ правового регулирования вопросов признания и приведения в исполнение решений иностранных судов в Англии и СШАОсобенности налогообложения в английском правеПравовые аспекты разрешения уголовных дел в Соединенном Королевстве ВеликобританииИстория развития англо-саксонской и романо-германской правовых систем: общее и особенноеСравнение некоторых аспектов романо-германской, англо-саксонской и Российской правовых системСудебный прецедент в национальном праве России и в английском правеПринцип эстоппель в российском гражданском праве: опыт рецепции и проблемы применения на практикеПрецедент как один из источников английского праваИмплементация элементов англосаксонского права в гражданское законодательство РКЭлементы Договора в английском праве |